Мертвые не лгут - Анна и Сергей Литвиновы

– Дать показания на самого себя? Не дождетесь.

– Да? Может быть, тогда вы почитаете нам?

Просьба что-нибудь прочесть (и высокообразованный Иван Соломонович знал это) беспроигрышно действует на поэтов – как на живых, так и на мертвых, и мало кто из них может перед ней устоять.

– Что ж! Вот очень подходящее к теме. – И голос из иного мира стал декламировать: – «Конечно, спать вместе не стоило б, но в скважине голый глаз, значительно непристойнее того, что он видит у вас!»

Массовка зааплодировала, все-таки присутствовали там интеллигентные люди, поняли, что поэт из другого мира пытается опустить Корифейчика и все происходящее. Радостно покивал и ведущий. А призрак продолжал:

– Или другое: «Докладчик, порой, на лектории, распарившись, как стряпуха, являет аудитории свою порнографию духа!»

Остужеву, который смотрел за действом из своего кабинета, вдруг явилось давнее-давнее, детское воспоминание. Ему лет семь, он еще, кажется, в школу не ходит. Мама наконец купила цветной телевизор, включила в розетку – а там этот самый поэт, во плоти и крови, в клетчатом блейзере, красной рубашке, шейном платочке – на сцене концертной студии в Останкино, читает, словно гуру, среди стечения сотен людей и телекамер, те же самые строки: «В Пикассо ему все неясно, Стравинский – безнравственность слуха. Такого бы постеснялась любая парижская шлюха!» Да, то были времена, когда телевидение стремилось, довольно искренне, подведомственных ему советских людей образовывать и куда-то вести. И ему даже кое-что удавалось.

Вспомнилось профессору и то, как тогда ему, малышу, врезались в память новые и богато звучащие слова «порнография» и «шлюха» и как он приставал к матери, чтобы она пояснила ему, что это такое. Она не открыла тайны, и пришлось воспользоваться Советским энциклопедическим словарем и словарем Ожегова. Даже в свои шесть лет Петечка был умным и продвинутым мальчиком.

Меж тем, пока он смотрел в своем кабинете сегодняшнюю передачу Корифейчика, какая-то движуха почудилась профессору за окном. Он выглянул. То была не полиция – по его душу (которую он втайне ждал). И не «Скорая», чтобы спасать Чуткевича. Нет, к зданию бывшего НИИ подвалил кортеж – явно прибыл Шалашовин: впереди машина ДПС, далее два черных «Гелендвагена» с мигалками с охраной, а также лимузин с первым лицом. Охрана повыскакивала из джипов, не успели те остановиться, и немедленно взяла под контроль периметр и вход в здание. Из черного «Мерседеса» выполз Шалашовин и вальяжно поднялся по ступенькам, не меняя выражения лица и никуда не глядя. За ним неотступно, словно рыба-прилипала, на полтора шага позади следовал его пиарщик Липницкий.

«Интересно, что сейчас творится в кабинете Чуткевича?» – отстраненно подумал профессор.

* * *

А там происходило следующее.

После ухода Остужева секретарша бросилась в кабинет магната. Не обнаружив шефа за столом, Инночка осторожно заглянула в комнату отдыха. Увидела залитого кровью, потерявшего сознание Чуткевича, сидящего на полу со связанными руками и ногами и запрокинутой головой. Увидела кровь на спинке дивана и на полу – и опрометью выбежала. Ее одолевал приступ дурноты.

Но как бы ей ни было плохо, жизнь продолжалась, и следовало не выпрастывать содержимое своего желудка, а немедленно действовать. Преодолев себя, Инна прежде всего позвонила первому заместителю Чуткевича: босс ранен! Нужны врачи! Полиция! А мэр-губернатор на подъезде! Что делать?! Заместитель велел ей успокоиться и вызывать врачей и службу охраны холдинга.

На съемках на канале постоянно дежурила «Скорая». Мало ли: от душещипательных откровений станет плохо кому-то из массовки или, пуще того, – из героев. Поэтому врач оказался в кабинете Чуткевича через три минуты. Осмотрев раненого, сделал вывод: проникающее ранение грудной клетки, необходима срочная госпитализация.

Через заднее крыльцо, запасной выход, чтобы, не дай бог, не повстречаться с Шалашовиным, медиамагната потащили в карету «Скорой помощи». Не включая мигалку и сирену, через минуту скорбный автомобиль вырулил со двора.

А заместитель Чуткевича и начальник охраны, сойдясь в кабинете босса, сошлись во мнении, что, ввиду критической ситуации с визитом Шалашовина полицию сюда вызывать сейчас крайне несвоевременно. Для начала следует достойно встретить мэра-губернатора, провести с ним прямой эфир, выпроводить, а уж потом заявлять в правоохранительные органы об убийстве. Преступление подождет. Преступник, скорей всего, тоже.

Вице-директор и начальник охраны вернулись в предбанник к побледневшей и заплаканной секретарше и внушительно ей сказали: «Никому ни слова, ни полслова». А затем, в отсутствие первого руководителя, встречать градоначальника бросился его зам.

Согласно вековой традиции советских, а затем постсоветских времен, босса подобного ранга следовало приветствовать на улице, прямо на ступенях лестницы, ведущей в здание, и зам Чуткевича кинулся туда. Немного не успел, столкнулся с депутацией в дверях, глубоко поклонился, раболепно протянул руку. Пробормотал: «Борис Аполлинарьевич сейчас не может» и представился. Длинное плоское лицо Шалашовина ничего не выразило. Рука его оказалась холодной и вялой. Ввиду позорного отсутствия Чуткевича его зам почувствовал, как рейтинг руководителя, да и канала в целом, упал в глазах мэра-губернатора вследствие этой неучтивости сразу на несколько пунктов. Впрочем, вряд ли это волновало сейчас самого Чуткевича! Теперь он пребывал в краях, где никакого значения не имели никакие губернаторы, а также чиновные правила приличия и высочайшее одобрение или неодобрение!

– Попрошу вас сюда, – сладчайшим голосом проговорил зам генерального и в полупоклоне указал Шалашовину направление. Все прибывшие выстроились кильватерной колонной: впереди, в роли ледоколов, отсекая любопытных, двигались два шалашовинских охранника – они заранее проработали маршрут и знали, куда следовать. За ними, на правах хозяина, двигался вице-руководитель – он поминутно кланялся и ежесекундно оборачивался в сторону высокого гостя, всем своим видом источая невыразимую сладость от его появления. Далее непрошибаемо шествовал сам мэр-губернатор. Чуть сзади и левее, тоже слегка приклонившись и сделавшись меньше ростом, – его пиарщик Липницкий. И, наконец, завершали процессию еще два охранника.

Если бы любой мэр, да и губернатор любого города Европы или Северной Америки увидел, с каким пиететом (и количеством охраны) встречают нашенского, российского коллегу, – о, горькие завидки охватили бы их! О, какой раздался бы скрежет зубовный: отчего, отчего судьба подсуропила мне уродиться в столь скромных палестинах! Почему я появился на свет там, где министры разъезжают на велосипедах, а мэры – на метро! Ах, почему не проявляют ко мне верноподданные столь явного и неприкрытого уважения! Чем заслужил этот русский такого очевидного раболепства?!

Успокойтесь, господа! Ничем, ничем он не заслужил! Выпала ему столь счастливая доля – шарик в лотерее, пара тузов в прикупе, две «шестерки» на костях. Или того проще – познакомиться и подружиться в молодости с будущим великим канцлером всея Руси. Вот вы, господа хорошие с Запада, в силу своего рождения и происхождения не имели шансов с ним подружиться? То-то и оно, несчастные! Сидите поэтому, молчите себе в тряпочку!