Мертвые не лгут - Анна и Сергей Литвиновы

Но все эти истории были на самом деле блефом. Никаких узбеков, стучащих по ночам в дом, просто не существовало в природе.

Все выдумал профессор, от первого до последнего слова. Да так убедительно у него получилось, с деталями!

Парням, напавшим на него средь бела дня на ступеньках вуза, пришлось подкинуть деньжат. Тридцать тысяч на двоих – для высокооплачиваемого креативного продюсера сумма приемлемая, а для иногородних студиозов – заоблачная.

И ведь поверил Гамбизонов про пистолет, пошел навстречу. Да ведь и знал Остужев, у кого просить! Раз человек имеет (или, точнее, имел) в знакомцах наемного убийцу, значит, и огнестрельное оружие раздобыть может.

Поэтому перед главным, основополагающим визитом к Барбосу Аполлинарьевичу профессор вооружился. В подарочном пакете с розами лежал «макаров» и еще кое-что.

Когда профессор вошел в кабинет, Чуткевич не стал подниматься из-за стола навстречу. Всячески давал понять, что не вовремя тот явился – слишком занят хозяин в преддверии высочайшего визита. Спасибо, что голову от бумаг поднял:

– Ну, что тебе?

Остужев прошествовал вплотную к столу. Борис Аполлинарьевич обратил внимание на пакетик, хмыкнул:

– Ты с подарком?

Для того чтобы осуществить задуманное, пистолет был ученому на первых порах не помощник. До тела Чуткевича оставалось довольно далеко, вдобавок путь к нему преграждал стол. Поэтому профессор нащупал искомое в пакете – но, разумеется, не доставал, не показывал. Обогнул стол и вплотную приблизился к креслу медиамагната. Тот никак не мог заподозрить неладное. Не ждал от креативного заместителя ни малейшего подвоха. А Остужев сделал вид, что хочет удивить начальника. Как бы преподносит ему нечто необычайное, приглашает заглянуть внутрь пакета. Тот подыграл ему, попытался посмотреть – да и любопытно же. Остужев даже почувствовал жар полного тела Чуткевича, запах терпкого, сладкого одеколона и, чуть-чуть, коньяка.

Когда Барбос Аполлинарьевич оказался совсем уж в пределах досягаемости, Остужев резким движением выпростал из сумки свою правую руку. В ней сверкнул шприц. Не раздумывая и ни секунды не медля, профессор вонзил иглу в плечо Чуткевича и быстро ввел содержимое.

– Что за…! – разразился грознейшей матерной тирадой руководитель канала и стал приподниматься в своем кресле.

Ученый отскочил.

Все прошедшие девятнадцать дней с того момента, как он поговорил по загробной спецсвязи с убийцей жены и самой женой, Остужев провел в тренировках и испытаниях.

Ставить уколы самому себе он, как больной со стажем, умел. Теперь ему предстояло научиться делать это другому: в плечо, сквозь одежду, резко и очень быстро.

И главное – угадать с лекарством и дозировкой.

Благодаря долгому личному опыту он примерно представлял, как действуют препараты, имеющиеся на вооружении у психиатров, в том числе в самый первый момент. В личной аптечке у него валялись запасы не израсходованных им самим лекарств. Нейролептики – в том числе тяжелые, предыдущего поколения: стелазин, лепонэкс, аминазин, хлопротиксен. Антидепрессанты – амитриптилин, анафранил. Все эти лекарства, особенно попервоначалу и непривычного человека, затормаживали, ото всех клонило в сон. Однако ученому требовалось быстродействие. Чтобы, во-первых, пациент вырубился немедленно, а во-вторых, дабы минут через десять его можно было разбудить и допросить.

Все последние две с половиной недели Остужев, как положено ученому, начиная с Пастера, ставил опыты на себе. А что ему оставалось делать? Он ведь был не диктатор, не Сталин, не Гитлер, у которых имелся неограниченный запас подопытного человеческого материала. А простому ученому (и мстителю) – где было взять подопытных кроликов?

Виктор Гамбизонов, конечно, заслужил. Но ему все равно не прикажешь и не попросишь предоставить собственное тело для сомнительных медицинских экспериментов. И уборщицу, болтушку, тоже не станешь посвящать в свои планы. И Коняева не спросишь, и в Интернете не прочитаешь, какое найти лекарство, чтобы вырубило человека мгновенно, но ненадолго.

Вдовец составил план действий практически сразу, в ту же ночь, когда поговорил с убийцей и Линой. И впоследствии каждый вечер, все эти две с половиной недели, возвращаясь домой, последовательно перебирал лекарства, их сочетания и дозы. Вкалывал себе. Добивался, чтобы они вырубали моментально – только успей вытащить шприц. И чтобы спустя четверть часа он сумел проснуться по звонку будильника и более-менее внятно общаться. По ходу опытов вел тщательный дневник. Иной раз повторял эксперимент утром. Наконец, нашел нужное сочетание препаратов.

Требовалось только внести небольшую поправку на вес Чуткевича – килограммов на тридцать больше – и на его полное (наверное) незнакомство с антипсихотическими веществами, за исключением алкоголя и легких наркотиков.

Наконец, дозировка была определена. Эту смесь в потребном количестве Петр Николаевич и применил сейчас в начальничьем кабинете. Но немного все-таки не рассчитал. Пожалел недавнего приятеля, недобрал количества.

Чуткевич успел вскочить с кресла и даже сделать четыре шага, разражаясь в то же время жуткими ругательствами. Остужев отбежал. Между тем слова, произносимые Барбосом, делались все невнятней. Ноги его цеплялись друг за дружку. Наконец, словно слон или мастодонт, в которого естествоиспытатель выстрелил из ружья ампулой со снотворным, медиамагнат заплел свои задние конечности и рухнул на ковер.

Как уже сообщалось, резиденция босса была обшита изнутри звуконепроницаемыми панелями. Это позволяло ему вести любые переговоры и совещания, с любым криком и матом, а также смотреть на любой громкости любые телетрансляции своего канала и конкурентов и заниматься самым необузданным сексом с сотрудницами и гостьями. Оставалось надеяться, что дикие крики и шум падающего тела останутся незамеченными в секретариате Барбоса Аполлинарьевича.

Но первым делом, когда тот упал, Остужев запер изнутри двери кабинета. Конечно, секретарши Чуткевича – особы не просто вымуштрованные, а боящиеся своего босса до столбняка, и без прямого приказа к нему не полезут, но вдруг – тем более в условиях грядущего визита мэра-губернатора – решатся? Затем профессор проверил дыхание и пульс пациента. Дыхание было ровным, пульс хотя и медленным, не больше шестидесяти ударов, но хорошего наполнения.

Падение тела в самом центре кабинета не входило в планы ученого. Он надеялся, что Барбос Аполлинарьевич останется сидеть в креслах – так было бы проще. Но – что делать! Любая программа, в которой задействованы пока еще живые люди, способна дать сбой. Надо было примеряться к изменившимся обстоятельствам.

Он схватил медиамагната за плечи и потащил по полу в обратную от входной двери сторону – к комнате отдыха. Тяжелое тело толстяка-жизнелюба поддавалось с трудом – но оставлять его посреди кабинета было нельзя. Профессор весь взмок и тяжело дышал, но все-таки в итоге затянул главаря телеканала в комнатенку, расположенную за неприметной панелью за стулом руководителя. Здесь имелось кресло, диван, душевая кабина, холодильник, гардероб – все для того, чтобы командир производства мог, в одиночку или в особо доверенной компании, передохнуть от трудов праведных.