Фармбизнес. Правдивая история о российских предпринимателях - Вера Перминова

Замечу, что со временем выставки становились все менее и менее популярны, потому что все участники рынка перезнакомились между собой, заключили долгосрочные контракты и уже не было необходимости собираться на такие общие мероприятия. Лет через пять мы перестали участвовать в выставках.

Возвращаясь к нашему рекламному отделу, должна сказать, что нам пришлось поменять огромное количество рекламщиков, пока к нам не попал этот самый Максим. Он действительно довольно хорошо понимал, что нам нужно, и вдобавок умел изложить наши общие рассуждения о бизнесе и рынке в коротком доходчивом рекламном тексте. В прошлом он, кажется, работал журналистом, но на предыдущей работе ему плохо платили, и он ушел к нам. Максим умел писать тексты, в том числе рекламные. Это, с моей точки зрения, гораздо труднее, чем писать, например, пространные воспоминания, как сейчас это делаю я. Текст должен быть коротким, ясным и очень запоминающимся – в этом главная трудность. Каждое слово важно, и не должно быть ни одного лишнего, потому что место для текста – платное и очень дорогое.

Мы с Максимом постоянно обсуждали наши рекламные тексты, часто ругались и не сходились во мнениях. Обычно наши разногласия были связаны с тем, что я считала «излишними стилистическими красотами в тексте». У меня склонность к более сухому стилю, – видимо, сказывается мое прошлое в роли научного работника и опыт написания научных статей. Поэтому я всегда старалась вычеркнуть в текстах Максима все, как мне казалось, излишне цветистые обороты, а он решительно сопротивлялся. Я злилась и говорила: «Вот же, черт возьми, имей после этого дело с творческим человеком!» А он злобно возражал: «В первый раз слышу, что “творческий человек” – это ругательство!» Однако сейчас я хорошо понимаю, что текстрайтер лучше его нам не попадался никогда.

При этом он довольно успешно выполнял и остальные функции, начиная с создания распроклятой «сувенирки» и заканчивая оформлением стендов на нескольких выставках, в которых мы участвовали. Кроме того, он действительно стал нашим семейным приятелем, я с ним много раз обсуждала личные проблемы, например будущую профессию моей старшей дочери Алены.

У моей дочери с детства были неплохие способности к рисованию, лепке, в общем, к так называемым «изящным искусствам». А Максим считал себя, так сказать, тоже причастным к этому миру – все-таки бывший журналист, текстрайтер. У него в семье тоже были, как выяснилось, журналисты и писатели, и дружбу он водил с какими-то художниками и т. д. И он очень сильно нажимал на меня, настаивая, чтобы я «не зарывала талант ребенка в землю» и дала ей возможность сначала учиться живописи, а потом, возможно, получить соответствующую профессию. Так сильно на меня в отношении моих детей не давил никто даже из родни. Я держалась твердо.

Собственно, против обучения живописи на любительском уровне я ничего не имела, но была категорически не согласна, чтобы Алена становилась профессиональной художницей. Мои аргументы были такими. Во-первых, эта профессия «плохо кормит» (см. пример самого Максима и его многочисленных приятелей), во-вторых, я против «богемного образа жизни», который неизбежно появится при такой профессии. Кроме всего прочего, сама Алена, человек с весьма твердым характером, не проявляла особого желания специализироваться в этой области и всегда относилась к «изящным искусствам» как к приятному хобби. В конце концов, после многочисленных дискуссий это и решило дело. Максим был вынужден признать, что девица с таким характером если захочет, то и сама заставит родителей дать ей «свободу заниматься искусством». Он сдался, но до конца нашего знакомства так и считал, что у меня на совести лежит преступление перед мировым искусством. Однако, по моим наблюдениям, Алена вполне довольна полученной ею «нехудожественной» профессией и только во время отпуска с удовольствием занимается рисованием и лепкой. А это значит, что я была права, и Аллах с ним, с мировым искусством.

К сожалению, сейчас я потеряла Максима из виду, потому что он уволился от нас в начале 2000-х годов и уехал за границу лечиться (у него был диабет). С его увольнением связана интересная история, которую я хочу рассказать.

С течением времени, пока продолжалось наше знакомство, я узнала, что у Максима, оказывается, отец был очень крупным комсомольским и партийным чином при советской власти. Точные его звания я сейчас перечислять не хочу, но из «Википедии» следует, что он всегда был как-то связан с деятельностью по идеологической части и, в частности, работал в редколлегии центральной газеты КПСС «Правда» (хотя после чехословацких событий, видимо, попал в опалу и был оттуда уволен). Вот и сын его стал журналистом, фактически пойдя по стопам отца. Так или иначе, в результате ему от советской власти досталась большая дача в самом престижном месте – на Рублевском шоссе. Она была приватизирована и потом перешла по наследству к его сыну Максиму. Сам дом, как я понимаю, был старым и не особенно шикарным, а вот участок был роскошный, чуть ли не гектар, и представлял собой значительную ценность, особенно в новые времена, когда на Рублевке возжелали поселиться очень богатые люди и цены на участки там сильно поднялись.

Как я уже говорила, бедняга Максим страдал тяжелой формой диабета, и по мере развития болезни работать ему становилось все труднее и труднее. В конце концов он пришел к идее продать этот участок и, если будет выручена действительно приличная сумма, бросить работу и жить на эти деньги. Тут и покупатель объявился – его соседкой по даче стала знаменитая сочинительница детективов, достаточно богатая женщина, которая вознамерилась расширить свой собственный участок за счет присоединения к нему соседского. И вот Максим отправился к ней договариваться о продаже. Его рассказ о том, как это происходило, представляется мне очень интересным. Я никогда не бывала в рублевских особняках, и мне показалось любопытным хотя бы краем глаза заглянуть в этот мир с помощью Максима.