Воспитан рыцарем - О'Санчес

– Гвоздик! – Лин попытался заглянуть туда, за спину охи-охи… Ничего не видно, только язык по глазам шлепает… И не отмахнуться, с ножами-то в руках. – Гвоздик! На берег, скорее, скорее…

Гвоздик не против и на берег… Отсюда уже, с берега, взобравшись на прибрежный валун, чтобы четче видеть, рассмотрел Лин, что на прибрежном дне, в кровавой мути вяло шевелится истерзанное тело огромной рыбины… Если с поправкой на искажения в воде… локтей под десять длиною.

– Стоять!

На этот раз Гвоздик безошибочно прочуял всю мощь того, что творится в душе хозяина и ослушаться не посмел, хотя ему очень хотелось нырнуть за добычей и вытащить ее на берег. Ох, и глупый был враг!.. Но силищи невероятной…

– Ну, дурачок ты у меня, дурачок… Неужели ты думаешь этакую тушу на берег вытянуть?

Да, именно это и думал Гвоздик. Чего тут сложного: уперся во все четыре, прикусил покрепче – и тащи!

– Угу. Ты бы еще медведя за собой волок… Утонешь по уши, таскавши – не в воде, так в песке. Эта акула, чтобы ты знал, ничуть не меньше медведя весит, просто она в воде легче кажется. Все, уходим, Гвоздик, не могу на это смотреть. Уходим!

Море – это море. Пока ты в воде невредим бултыхаешься и сохраняешь при этом осторожность – оно ласковое, оно тебе друг. Но ты поранься, да еще испугайся при этом, покричи, побей руками и ногами по прозрачным волнам… Съедят без промедления. Наверняка в этой мути мелкие хищные рыбы уже клюют поверженного великана, а немного погодя и другие подтянутся, покрупнее. Вон треугольник… и еще один…

Охи-охи умны, ничего не скажешь: только что Гвоздик скулил и рвался в воду, чтобы закончить начатое – все, успокоился, разве чешуя все еще дыбом вдоль хребта и маленькая голова грозно ощерена. Нет, в это бурлящее месиво, на чужие клыки в чужой среде обитания, Гвоздик не полезет, тут уже не игра…

– И правильно, и пойдем. А наверху нас уточка ждет. Тебе тоже кое-что от нее перепадет. Остальное – ящерным мяском доложим. Любишь ящерное?

Любит. Гвоздик всякое любит. Что… Что такое с хозяином?

Лин остановился на мгновение и схватился левой рукою за грудь… в глазах потемнело… Нет, отпустило… Ой, как резануло внутри. Что это было? А, Гвоздик… что это со мною было, не знаешь?.. – Гвоздик не знал, все что он мог, это преданно вилять хвостом и смотреть в глаза.

Лин болел очень редко, в последний раз – еще ребенком, после злополучного нападения щуры, посланницы богини подземных вод Уманы. А с тех пор – ни разу. И вдруг одновременно хлестнуло по груди, по глазам, по горлу… Обереги и амулет – молчат, и сам он ничего такого внешнего не ощущает…

– Что с вами, молодой господин? Не в море ли поранились? Может, на морского ежа наступили? Или акула, не дайте боги…

– Нет, все в порядке. – Лин поднял повыше подбородок и улыбнулся. – Не ранен, не напуган, не отравлен… Солнцем голову припекло, вероятно. Подавай птицу. Готова утка?

– Только что! В самый раз. Вам – утку, а…

– Этому – требушины ящерной, на вес. Примерно, с ведро по объему. Смотрите, чтобы желчь не попала. И не забудьте камни из зобов вытряхнуть, я эти трактирные хитрости очень не люблю.

– Что вы! И в мыслях не держали! – Хозяин с хозяйкой дружно закланялись, кивая друг другу, дескать – да, мол, совершенно не в их обычае обманывать постояльцев… Что поделать, кто-то сопляка в дорогу просветил, надоумил… Не вышло – и не надо, он и без этого хороший юноша, не привередливый и не жадный. Они и так свое возьмут. Но зверь у него – это да! С таким чудовищем и среди акул можно купаться! Однако – видели бы его родители!..

К концу обеда странная немочь покинула тело без остатка: дышится легко, сил полно, в желудке приятная тяжесть… Глаза слипаются… Чернику проведать – и в комнату, вздремнуть до заката.

Дрема до заката обернулась слабостью во сне и беспробудным сном до утра, так, что даже Гвоздик начал к рассвету подскуливать, на двор проситься… Пришлось Лину вставать спозаранку, но хозяин с хозяйкой и двое слуг, пожилые мужчина и женщина, еще раньше были уже на ногах и хлопотали по хозяйству. Так и должно быть, так и при Лине было: гости спят, а хозяева уже вовсю – и в птичнике, и в конюшне, и на кухне, и у колодца…

– Мы уж вас не стали будить. Мой к дверям как ни подойдет – а вы, с позволения сказать, похрапываете себе, молодой господин, да так спокойно, что сразу слышно – от здоровья спите, не от болести. От вас храп идет, а ваш… Гвоздик – учует Кошуна, мужа моего Кошун зовут – учует и рычать, сначала тихонечко, а потом громче. Ну, мы, от греха подальше, и не стали вас будить к ужину.

– И правильно сделали. Я уезжаю…

– Ой, да что вы так ненадолго! У нас такие замечательные места, для охоты, для отдыха, вы только… Мы вам не угодили?!

– Пора. Знаю, вижу, что приятные места, кухня отличная, во всем вы угодили, однако мне пора, дорогая хозяюшка. Пора, вот и все. Как вас зовут?

– Нарина, с вашего позволения.

– Нарина, я вчера грозился мыльню принять, но – сон меня сморил. Есть сейчас горячая вода?

– Сколько угодно! Прикажете налить?

– Да. Пока я вымоюсь, сварите мне кашки на молоке, покруче, чтобы комком на ложке висела. Умеете такую?

– Покруче – так покруче, конечно сделаем, наука нехитрая! Кошун! Дорогой, где корыто, которое я вчера мыла? Корыто давай, вытаскивай его обратно, молодой господин торопится.

Снег накрепко приучил Лина не бояться случайностей, но и не доверять им ни в коем случае! Лин был здоров – и вдруг заболел. Хворь, внезапно его скрутившая, совершенно незнакома ему, ни по признакам, ни по ощущениям. Это не отрава, не горячка, не ушиб головы… Амулет и обереги как молчали, так и молчат, но ведь – было! Беспомощной куклой провалялся он в постели полдня, вечер и ночь – почему? Встревоженный Лин уже не помышлял ни об охоте, ни о повторном знакомстве с дорогой, по которой он однажды ехал вместе с Зиэлем, нет, он гнал напрямик, домой. Быть может, его недомогание – случайный каприз его тела, а может быть – и происки… чьи… Чьи происки? Ну… той же Уманы… Вчера замирилась, сегодня передумала, увидев, что бдительность усыплена…

– Давай, давай, Черника, скачи, дорогая, уж я тебе после отплачу, и хвост тебе вычешу, и гриву постригу, и овса вдоволь…

Так они резво гнали пятеро суток, с неясными болями в груди, а на шестые приступ повторился и навалился на Лина уже не шутя: день и ночь он лежал в полузабытьи посреди жаркой степи, охраняемый верным Гвоздиком. Когда Лин очнулся – сил перед приступом едва достало походную кошму подстелить – почти перед носом попахивали тушки зайца и мелкого цераптора…

– Ф-фу-у… не-е-ет… Гвоздик, скушай сам, мне сейчас эта гнусная тухлятина не очень вкусной кажется… О, как хорошо, что я тебя расседлать успел, а, Чери? Но плохо, что опять тебя заседлывать, а руки-ноги у меня как из медузы слеплены… Иди, иди ко мне… Гвоздик, подгони ее сюда… К вечеру Лин окреп настолько, что прямо на дороге сумел подшибить стрелой зазевавшуюся ящерную свинку, сколько мог – сам съел, чтобы и впрок, на всякий случай, а остальные девять десятых, вместе с требухой, костями и шкурой отдал Гвоздику, чему тот был несказанно рад и премного благодарен, как всегда… И еще два дня и две ночи скакали они без помех, и опять знакомый уже приступ непонятно какой болезни поверг Лина в беспамятство…