Солдат всегда солдат. Хроника страсти - Форд Мэдокс

«Я знала, что вы это скажете, — проговорила она очень-очень медленно. — Но, поверьте, мы с Эдвардом не стоим такой жертвы».

Видите ли, все время с того памятного дня, когда Леонора взорвалась при Нэнси, услышав о подарке молодому Селмзу, Нэнси напряженно думала. Думала, сидя дни напролет возле постели больной тети. (Про себя она всегда называла Леонору тетей.) Думала долгими безмолвными вечерами, сидя напротив Эдварда за обедом. Вспоминала, как иногда он поднимал налитые кровью глаза, — она видела суровую складку возле губ, — и вдруг улыбался ей. И постепенно ее подозрение переросло в уверенность: Эдвард не любит Леонору, а та ненавидит Эдварда. Всё, что она наблюдала раньше и теперь, лишь укрепляло ее в этом убеждении.

В те дни ей первый раз разрешили читать газеты, — вернее, ей никто не разрешал, просто теперь она подолгу оставалась одна в гостиной, где лежала свежая почта. Леонора почти все время болела, а Эдвард рано завтракал и сразу уезжал по делам. Так вот, однажды, листая газету, она наткнулась на портрет знакомой ей женщины. Внизу под фотографией Нэнси прочла: «Преподобная миссис Брэнд, истица в примечательном бракоразводном процессе, освещаемом на стр. 8». У Нэнси было более чем смутное представление о бракоразводном процессе. Так уж ее воспитали, и, потом, римские католики крайне редко разводятся. Не знаю, каким образом Леоноре удалось держать Нэнси в неведении. Думаю, она постоянно давала Нэнси понять, что приличные дамы такими вещами не интересуются, и этого было достаточно, чтоб та пролистывала эти страницы в газетах.

Но на этот раз она прочитала репортаж о бракоразводном процессе Брэндов от корки до корки — главным образом для того, чтоб рассказать о нем Леоноре. Тетя, конечно, захочет узнать, когда поправится, о случившемся с миссис Брэнд — она жила по соседству, в Крайстчерч, и им обеим очень нравилась. Слушание дела продолжалось три дня, и первым в руки Нэнси попал репортаж третьего, заключительного заседания. Зная, что все газеты текущей недели хранятся у Эдварда в полном порядке в газетнице в его «оружейной» комнате, Нэнси, закончив завтрак, отправилась в этот уединенный кабинет и, как говорится, погрузилась в чтение. Дело показалось ей донельзя странным. Она никак не могла взять в толк, зачем один из адвокатов допытывается у мистера Брэнда, куда он ездил в такой-то день; зачем суду потребовалась схема расположения спальных комнат в особняке Брэндов — Крайстчерч-Оулд-холл. Ей было невдомек, почему присяжные хотят удостовериться в том, что иногда дверь гостиной была заперта. Все эти подробности ее рассмешили: взрослые люди занимаются такой ерундой — какая бессмыслица! Но ее поразила одна странная деталь: настойчивость, переходившая в наглость, с какой один из адвокатов расспрашивал мистера Брэнда о его чувствах к мисс Лаптон. Нэнси хорошо знала мисс Лаптон из Рингвуда: эта веселая девушка ездила верхом на лошади с белыми щетками. Так вот, мистер Брэнд отпирался, говоря, что не любит мисс Лаптон… Разумеется, он не может ее любить, ведь он женатый человек. Это все равно как если бы дядя Эдвард любил… не Леонору, а какую-то другую женщину. Когда люди женятся, любовь кончается. Бывает, кто-то ослушивается, но то люди бедные или не их круга.

Вот такие соображения посещали Нэнси за чтением статьи.

Однако, читая дальше, она обнаружила, что мистера Брэнда обвиняли в «преступной близости» с кем-то. Нэнси решила, что его обвиняют в разглашении секретов его жены, и недоумевала, почему это считается поводом для обвинения. Что и говорить, поступок недостойный — миссис Брэнд сразу несколько упала в глазах Нэнси. Но, прочтя ниже о том, что миссис Брэнд сняла свои обвинения, Нэнси решила, что секреты, в разглашении которых повинен мистер Брэнд, были, видимо, не такие уж важные. И тут внезапно ее пронзила догадка: мистер Брэнд, этот душка мистер Брэнд, у которого она была в гостях за месяц-другой до отъезда в Наухайм, — он еще играл тогда в жмурки со своими детьми и женой, и всякий раз, поймав жену, целовал ее, — так вот, эти милые мистер и миссис Брэнд терпеть друг друга не могут. Невероятно!

И тем не менее так и есть: об этом написано черным по белому в газете. Мистер Брэнд пил; однажды, перебрав, он ударил миссис Брэнд с такой силой, что та упала. Дойдя до конца газетных колонок, Нэнси прочитала в последнем абзаце несколько скупых слов: мистер Брэнд виновен в жестоком обращении с женой и в прелюбодеянии с мисс Лаптон. Последнее обвинение ни о чем не говорило Нэнси — ни о чем, так сказать, конкретном. Она знала, что заповедь гласит «не прелюбодействуй», но зачем вообще люди прелюбодействуют? Это, наверно, что-то запретное, вроде ловли форели в запрещенное время. Ей мерещилось что-то связанное с поцелуями, объятиями…

Чтение оставило у Нэнси ощущение тайны, — оно напугало и ужаснуло ее. Она чувствовала тошноту — и чем дальше она читала, тем более тошно ей становилось. Заныло сердце, она заплакала. Она не переставала спрашивать у Бога, как он допускает такое. Теперь она знала точно, что Эдвард Леонору не любит, а Леонора ненавидит мужа. В таком случае Эдвард, возможно, любит другую. Непостижимо!

Но что, если эта другая, — настойчиво подсказывало ей вдруг ставшее чужим и незнакомым сердце, — она сама? Но ведь он ее не любит… Это случилось примерно за месяц до того, как она получила письмо от матери. Тогда ей захотелось поскорее забыть об этой истории — уж очень все это было неприятно. И действительно, через день-другой чувство тошноты как рукой сняло. А узнав, что Леонора оправилась от мигрени, она неожиданно для себя самой сказала ей, что миссис Брэнд развелась с мужем. И попросила объяснить — конкретно — что все это значит.

Леонора лежала на кушетке в зале — после приступа мигрени она была так слаба, что едва могла говорить. Она пролепетала:

«Это значит, что мистер Брэнд может снова жениться».

Нэнси смешалась: «Но как же…» А затем спросила полуутвердительно: «На мисс Лаптон?» Леонора только слабо махнула рукой в знак согласия. Она лежала, закрыв глаза.

«Но в таком случае…» — снова начала Нэнси. В ее фиалковых глазах появилось выражение ужаса: брови сошлись на переносице, образовав морщинку; вокруг губ залегли напряженные складки. Она смотрела на старый милый знакомый зал, и он уже не казался ей таким, как прежде. Каминные решетки с латунными цветами по углам словно утратили плотность. Поленья в камине горели ровно, как и положено дровам, и уже вовсе не казались уютными, ласкающими глаз деталями интерьера, подтверждающими устойчивость уклада. Сенбернар, лежавший у камина, завозился во сне, и над грудой поленьев задрожали языки пламени. За окном не переставая лил осенний дождь. Словно встряхнувшись ото сна, Нэнси снова подумала, что Эдвард может жениться на другой, и у нее вырвался сдавленный стон.

Леонора, лежавшая ничком, уткнувшись в расшитую черным бархатом и золотом подушку, на кушетке, придвинутой к камину, приоткрыла глаза.

«Я подумала… — сказала Нэнси, — я и не представляла… Ведь брак священен. Брак нерушим. Разве нет? Я всегда думала, что если ты замужем… и… — Она всхлипнула. — Я думала: быть замужем или разойтись, это как жить или умереть».