Солдат всегда солдат. Хроника страсти - Форд Мэдокс

Может, кому-то это все и кажется романтичным, но, поверьте, это такая мука, просто мука — все самому улаживать, брать билеты, трястись в поездах; выбирать каюты, советоваться с казначеем и стюардами, какой стол заказать для тихой умалишенной, которая никогда не буйствует и только повторяет: «Верую!» Это только звучит романтично, а на самом деле, поверьте, тяжелейший труд.

Не знаю, почему меня всегда выбирают в помощники. Я не против, только помощник из меня никудышный. Флоренс выбрала меня ради своего удобства, а оказалось, что я ей только мешал. Эдвард позвал меня поговорить по душам, а получилось, чуть ли не при мне перерезал себе горло.

И вот последний пример. Это случилось полтора года назад: я писал, сидя в своей комнате в Брэншоу. Входит Леонора с письмом. Как оказалось, письмо — пронзительное! — от полковника Раффорда. Он писал о Нэнси. В начале полковник сообщал, что вышел в отставку и получил должность в крупной компании по производству цейлонского чая. Дальше шло что-то краткое, сумбурное и оттого трогательное до слез. Он писал, что отправился в порт встречать свою дочь, а она, оказалось, совсем тронулась. Похоже, во время остановки в Адене Нэнси узнала из местной газеты о самоубийстве Эдварда. И когда шли через Суэцкий канал, у нее помутился рассудок. Она сказала сопровождавшей ее жене полковника Лутона, что верует во Всемогущего Господа. Она не поднимала шума, не плакала — глаза оставались сухими и блестящими. Нэнси умела себя вести даже в состоянии помешательства.

Дальше полковник Раффорд сообщал, что, по мнению лечащего врача, никаких шансов на выздоровление его дорогой девочки нет. Но если бы ей увидеть кого-то из Брэншоу, возможно, она немного успокоилась бы и это возымело какой-то положительный результат. А в конце письма он просто обращался к Леоноре за помощью: «Пожалуйста, приезжайте и сделайте что-нибудь!»

Я, наверное, не сумел передать всю трогательность послания, но у меня до сих пор навертываются слезы на глаза, когда я вспоминаю простую просьбу старика полковника, вопль его души, так сказать. Конечно, он был наказан за неуемный бешеный нрав, и жена его, полусумасшедшая, алкоголичка и распутница, тоже прокляла его. Дочь свихнулась, а он всё продолжал верить в человеческое благородство. Он был убежден, что Леонора всё бросит и отправится на край земли, на Цейлон, утешать его дочь. Он жестоко ошибался: Леоноре было абсолютно всё равно. Ей даже видеть Нэнси больше не хотелось. Ну что ж, в тех обстоятельствах ее тоже можно понять. В то же время общественное мнение негласно требовало, чтобы кто-то из Брэншоу поехал на Цейлон и оказал посильную помощь. Вот она и послала нас — меня да старуху няньку, которая ходила за Нэнси с той самой, поры, когда та тринадцатилетней девочкой впервые приехала в Брэншоу. И я помчался через Прованс в Марсель, стараясь успеть на океанский лайнер. Только никакого проку от меня на Цейлоне не было, да и от старой няни тоже. Ни в чем вообще проку не было.

Единственное, что могли порекомендовать врачи в Индии, это отвезти Нэнси в Англию, а там, с божьей помощью, глядишь, и вернется к ней рассудок: вдруг морской воздух, перемена климата, наконец, длительное путешествие водой и всё прочее возымеют благотворное действие? Как вы понимаете, рассудок к ней не вернулся. С того места, где я сейчас сижу, мне ее хорошо видно, — она сидит в зале в сорока шагах от меня. Поверьте, ничего романтического здесь нет. Она прелестно одета, ведет себя тихо, хороша собой. Но всё это исключительно стараниями старой няни.

Вы скажете: «Вот вам и интрига», но на самом деле всё до невероятности банально, если говорить обо мне. Я женился бы на Нэнси, если бы к ней вернулся рассудок и она смогла вникнуть в смысл процедуры бракосочетания в Англиканской церкви. Однако, похоже, рассудок к ней уже никогда не вернется и ей никогда не постичь многотрудный смысл обряда. А раз так, то, согласно законам страны, я не могу на ней жениться.

Так что по прошествии тринадцати лет я снова на исходных позициях. Я опять не в мужьях, а в прислужниках у красивой женщины, которой нет до меня дела. С Леонорой я больше не вижусь — пока я был в разъездах, она вышла замуж за Родни Бейхема и переехала к нему. Она недолюбливает меня, поскольку решила, что я не одобряю ее брак с господином Бейхемом. Ну что ж, я его действительно не одобряю. Возможно, во мне говорит ревность.

Конечно, я ревную. Похоже, я по-своему — в меньшем масштабе, так сказать, — повторяю путь Эдварда Эшбернама. Мне тоже хочется стать многоженцем, женившись на всех сразу: на Нэнси, Леоноре, Мейзи Мейден, Флоренс — да-да, даже на Флоренс. И тут я нисколько не отличаюсь от других мужчин, поверьте: разве что моя полигамия не так ярко выражена — я все-таки американец. При этом добропорядочнее человека не найти, уверяю вас! На моей совести нет ни одного грешка, в котором меня могла бы уличить даже самая строгая мать семейства или ревностный католический священник. В своих безотчетных желаниях я был лишь слабым отражением Эдварда Эшбернама. Ну что ж, теперь всему этому конец. Никто из нас не получил того, что хотел. Леоноре нужен был Эдвард, а достался ей Родни Бейхем — одно слово, овца вместо рысака. Флоренс мечтала о Брэншоу, а я его купил у Леоноры. Зачем? — не знаю. Мне хотелось одного: перестать ходить в сиделках. И что же? Я опять сиделка. Эдварду нужна была Нэнси, а получил ее я. Правда, умалишенную. Всё в этом абсурдном мире выходит с точностью до наоборот. Мы хотим чего-то, добиваемся и, в конце концов, остаемся с пустыми руками, — почему, спрашивается? Ведь у нас всего было в избытке, и тем не менее все мы остались с носом. Это выше моего разумения, — может, вам виднее?

Неужели нет на земле райского уголка, где под шепот оливковых деревьев ты можешь разлечься в свое удовольствие в тенистой прохладе, оставшись наедине с любимым человеком, делая, что душа пожелает? Неужели жизнь человеческая всегда такая, как наша, — жизнь так называемых «приличных» людей, — Эшбернамов, Дауэллов, Раффордов? Как есть сломанная жизнь, суетная, мука мученическая, рутина, прерываемая лишь визгом, помешательством, смертью, страданием? Кто же, черт побери, ответит?

Под занавес семейная трагедия Эшбернамов всё больше походила на идиотский спектакль. Ни та, ни другая женщина не отдавала отчета в своих намерениях. Один Эдвард держался абсолютно четкой позиции — жаль только, что большую часть времени он был пьян. Но, независимо от состояния, в котором он находился, пьяный ли, трезвый, он не отступал от того, чем руководствовался, — от приличий и семейной традиции. Нэнси Раффорд следует отправить в Индию, и она не должна больше слышать от него никаких любовных признаний. Значит, так тому и быть: Нэнси Раффорд отправили в Индию, и больше она ни словечка не услышала от Эдварда Эшбернама.

Так предписано общественной моралью, и она в целом соответствовала укладу дома Эшбернамов. Больше скажу: она доказала свою состоятельность для большинства членов общества. Работая медленно, но верно, правила и традиции, по-моему, обеспечивают воспроизводство людей нормального типа — а гордых, решительных, нестандартных стирают в порошок.

Человеком заурядным был и Эдвард, но он был слишком сентиментален и не понимал, что обществу сентименталисты не нужны. То же самое Нэнси: она замечательный человек, но «с приветом». А общество не нуждается в людях «с приветом», какими бы редкими личностями они ни были. Вот и получается, что Эдварда и Нэнси вывели из игры, а Леонора живет себе, как все нормальные люди, — вышла замуж за нормального послушного кролика. Кто же еще Родни Бейхем, как не кролик? По слухам, Леонора родит через три месяца.