Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника - Матвей Ганапольский

У меня есть любимая приятельница Регина, которую я когда-то, в дремучие советские времена, провожал в эмиграцию.

Она сама из Одессы, а в этом благословенном городе юмора и шуток весь юмор заканчивался, как только узнавали, что твои родители подали документы на выезд.

Потом начинали шутить, но шутки получались жутковатыми.

Например, Регине, которая была на тот момент ученицей восьмого класса, устроили собрание школьников и преподавателей в актовом зале на фоне большого портрета Ленина.

Ее посадили на стул посередине сцены, и директриса, нервно отпив из графина пару глотков воды, произнесла монолог про то, как нехорошо поступает школьница восьмого класса, когда отказывается бросить своих родителей и соглашается ехать с ними в империалистическую Америку.

Потом выступала завуч, которая рассказала о неблагодарности девочки, которую вскормила и вспоила Родина, о чем эта девочка злостно забыла.

– Жвачка, кока-кола и джинсы ей дороже Родины! – патетично воскликнула завуч.

При этих словах зал оживился.

Все школьники были несказанно удивлены. Они никогда не видели Регину в джинсах. Никто не помнил, чтобы она выдувала из жвачки пузыри.

А что касается кока-колы, то она продавалась только в магазине «Березка». Там моряки, совершавшие зарубежные рейсы за специальные талоны, которые им выдавали вместо реальных долларов, могли купить себе, например, телевизор «Панасоник» и, краснея, тащить его от дверей магазина до такси, под завистливые взгляды земляков.

Но в «Березку» нельзя было зайти просто так – на входе стоял дежурный, ибо советская власть считала, что совершенные формы «Панасоника» или холодильника «Розенлев» могут смутить «нетвердый ум» гражданина страны Советов настолько, что дело может закончиться разочарованием в идеалах коммунизма.

Так что представить себе Регину, пьющую кока-колу, было решительно невозможно.

– Я предлагаю исключить ученицу Бельман из школы! – предложила завуч, перекрывая шум зала. – И пусть дальше ее учит новая родина – Израиль!..

Шум в зале снова усилился, так как никто не понял, куда же именно едет Регина – в Америку или Израиль.

Но, так или иначе, куда бы Регина ни поехала, зал был счастлив, ибо она вырывалась из душного города серых платьев в блеклый цветочек и полусырых макарон с котлетой из хлеба в местной школьной столовой.

Вырваться из серости – это была общая мечта не только школьников, но и их родителей, не говоря уже о завуче, чей сын уехал в Израиль три года назад, из-за чего завуч чуть не вылетела с работы. И чтобы остаться, вынуждена была написать удивительную бумагу, в которой отказывалась от своего сына и осуждала американский империализм и израильский сионизм.

И теперь, раз в неделю, она тайно ехала на трамвае на другой конец города в дальний телефонный переговорный пункт, чтобы, дождавшись звонка от сына, сказать ему, как она его любит, и уточнить, когда именно он вышлет ей приглашение на постоянное место жительства в царство сионизма.

– Голосуем за исключение, – рявкнула завуч, глядя на Регину ненавистным взглядом, подтвердив тем самым, что Ильф с Петровым, а также Катаев с Бабелем в Одессе уже давно не живут.

Школьники единодушно проголосовали «за», а потом пошли вместе с Региной в кино.

Типичный урок советской шизофрении, когда говоришь одно, делаешь другое, а мечтаешь о третьем, был окончен. В советские времена к подобной шизофрении детей готовили с детства.

Регина уже почти тридцать лет живет а Америке и работает в большой инвестиционной компании. Она встает в пять утра, потому что до ее работы больше часа дороги, хотя она едет на великолепной машине по прекрасному хайвею.

Домой она возвращается поздно, иногда до трех ночи просиживая у компьютера, переругиваясь с коллегами из Индии и Китая, которые должны были еще вчера сделать часть работы по программированию, но ничего не сделали.

А в любой выходной ей может раздасться телефонный звонок и она опять умчится в офис.

Конечно Регина жалуется на усталость и все это время ожидает, что утром на столе обнаружит скромный конверт, в котором ей, без объяснения причин, сообщат, что с завтрашнего дня она уволена, хотя и с выплатой всех социальных компенсаций – в Америке подобные увольнения обычная практика.

Но даже сейчас она с ужасом вспоминает унизительное школьное собрание и то, как она сидела на стуле посередине сцены.

Моя приятельница являет собою прекрасное доказательство, что советские люди, оказавшись в свободной стране, немедленно меняются и начинают предпочитать активную работу унылому сидению на кухне и ругани власти под вечерний чай с домашним пирогом.

Вклад «русских» эмигрантов в мировую науку, литературу и искусство общепризнан, а их агрессивность по адаптации в новой стране сравнима лишь с эмиграцией итальянской или польской в прошлом, либо корейской и китайской – сейчас.

Я не знаю точно, как, приехавший с родителями в шесть лет в США Сергей Брин начал делать свой «Гугл», но что из этого получилось – известно всем.

Казалось бы, ну что такого необычного в этом «Гугле». Но, значит, что-то необычное есть, если скромная поисковая система вырастает в гигантскую империю.

Независимо от национальности, «русский», попадая в атмосферу свободы, вместо чемпиона по забиванию в «козла» на лавке у подъезда превращается в человека, проявляющего чудеса предприимчивости.

Еще один мой приятель стал состоятельным человеком, используя не только собственную изобретательность, но и свободу предпринимательства, которой славится Запад.

И его история достойна Голливуда.

Он приехал в Америку, но никак не мог найти себе там место, ибо был на родине филологом, знатоком американской литературы.

В СССР он писал книжки, умел блестяще говорить по-английски. Но кому сегодня в Америке нужен русский филолог со знанием английского.

Полоса интереса к России давно прошла, все преподавательские места на факультетах славистики заняты, а слово «перестройка» давно стало символом повальной коррупции и беззакония.

Шли месяцы, но никаких перспектив интересной работы не было. Конечно, мой приятель оброс новыми друзьями, но какого-то чуда, ради которого стоило покидать свою Родину, не было и в помине.

Он подрабатывал случайными переводами в переводческом бюро, где сидели скучные эмигранты второй волны и переводили однотипные приглашения, доверенности и свидетельства о смерти.

Но однажды, он пришел на работу и увидел, что там происходит настоящий переполох.

В глубоком кресле сидел хорошо одетый господин, рядом с ним, с отсутствующим видом, стоял его помощник, на столе лежала огромная стопка бумаг, а вокруг этой гостевой группы исполнялся «марлезонский балет», где в роли примы был директор бюро, который эффектно махал руками, изображая беспомощность и стояние над бездной отчаяния.