Ключи Царства - Арчибальд Кронин

Может быть, еще никогда в жизни не переполняло его чувство такого спокойного удовлетворения. Кристально чистый воздух, в котором кружила стая белых голубей, был душист и пьянил, как вино. Фрэнсис подошел к огромной индийской смоковнице, которая осенила по его замыслу внешний двор миссии, и бросил взгляд через плечо, отчасти движимый гордостью, отчасти все еще изумляясь и словно боясь, что все это мираж, и он может скоро исчезнуть.

Но все было на месте, все сияло новизной и великолепием: стройная церковь среди кедров, которые охраняли ее, как часовые, его дом, с ярко-красными решетками, рядом с ним небольшая классная комната и уютная амбулатория с входом через внешнюю стену и прочие жилые помещения, — все утопало в листве недавно насаженного сада.

Отец Чисхолм вздохнул, улыбаясь, и благословил свой глиняный карьер, из которого удалось получить после многочисленных попыток и опытных обжигов, кирпичи красивого бледно-розового цвета, сделавшие его миссию симфонией в красно-розовых тонах. Он благословлял и все чудеса, что следовали одно за другим: неистощимую доброту господина Чиа, терпеливое искусство своих рабочих, почти безупречную неподкупность и стойкость десятника, даже прекрасную погоду, которая недавно установилась и сыграла немалую роль в замечательном успехе торжественного открытия миссии, оно состоялось на прошлой неделе, и семейства Чиа и Пао почтили его своим присутствием.

Только для того, чтобы взглянуть лишний раз на пустой класс, он сделал большой крюк. Словно мальчишка-школьник, Фрэнсис разглядывал через открытое окно новые яркие литографии на побеленной стене, блестящие скамейки и классную доску, их он сделал сам. Ему согревало сердце сознание, что его руками созданы все вещи в этой исключительной комнате. Потом, вспомнив о деле, которое ему нужно было закончить, он направился в конец сада к нижней калитке, где рядом с его личной мастерской была небольшая печь для обжига и сушки кирпича.

Отец Чисхолм с удовольствием сбросил старую сутану и остался в затрапезных грубых бумажных брюках и подтяжках, засучил рукава, взял деревянную лопату и принялся замешивать глину.

Завтра приедут три сестры[43]. Их дом уже готов, прохладный, с занавесками на окнах, приятно пахнущий воском. Но главный предмет его гордости — уединенная лоджия, где они могли бы отдыхать и размышлять, была еще не совсем закончена и нужна была, по крайней мере, еще партия кирпичей из его собственной специальной печи. Формуя глину, он мысленно рисовал будущее.

Приезд этих монахинь имел чрезвычайно большое значение для миссии. Отец Чисхолм предвидел это с самого начала, он работал для этого и молился об этом, он слал письмо за письмом отцу Мили и даже епископу, пока миссия медленно создавалась у него на глазах. Отец Чисхолм отлично сознавал, что обращение взрослых китайцев — это труд, который под силу разве архангелам. Расовые особенности, безграмотность, приверженность к старой вере — все эти грозные барьеры нелегко преодолеть честным путем, но ведь всякий знает, что Всевышний не склонен творить чудеса в каждом отдельном случае. Правда теперь, когда он получил свою прекрасную новую церковь, все увеличивалось число отваживавшихся приходить на мессу. У него уже было около шестидесяти прихожан, и когда они благочестиво распевали Kyrie[44], хор звучал очень внушительно.

И все-таки его взор был с надеждой устремлен на детей. Здесь в буквальном смысле слова дети ценились по копейке за пару. Голод, гнетущая бедность и конфуцианские взгляды на превосходство мужчин заставляли смотреть на девочек, как на никому не нужную обузу. Так что он мог бы моментально заполнить свой класс детьми. Сестры будут кормить их и заботиться о них, дети будут катать здесь свои обручи, они заполнят миссию своим веселым смехом, здесь они будут обучаться грамоте и катехизису. Будущее принадлежало детям, а дети… его дети… они будут принадлежать Богу!

Отец Чисхолм застенчиво улыбнулся своим мыслям, засовывая формы в печь. Нельзя было сказать, что он дамский угодник. Однако за все эти долгие месяцы, проведенные среди чужестранцев, он так изголодался без ободряющего общения с людьми своего уровня. Мать Мария-Вероника, хотя и баварка по рождению, провела последние пять лет в Лондоне в общине Bon Secours. А две другие, которых она везла с собой, — французская сестра Клотильда и сестра Марта, бельгийка, — получили тот же опыт в Ливерпуле. Они едут сюда прямо из Англии и привезут ему оттуда хоть дружеское дуновение родного воздуха.

Несколько озабоченно он припомнил все приготовления к завтрашнему дню (они стоили ему немалых трудов!): несколько фейерверков в лучшем китайском стиле (но так, чтобы не испугать дам) на речной пристани, где их будут ожидать самые хорошие в Байтане носилки. Как только они прибудут в миссию, будет подан чай. Потом короткий отдых и благословение — он надеется, что им понравятся цветы, — а затем торжественный ужин. Отец Чисхолм чуть не засмеялся от удовольствия, мысленно повторяя меню этого ужина. Ну… им, бедняжкам, достаточно скоро придется сесть на галеты. Сам он ел невероятно мало. Пока строилась миссия, Фрэнсис существовал на рисе и соевом твороге, которые рассеянно поглощал, стоя на подмостках или листая план с десятником господина Чиа. Но теперь он послал Иосифа рыскать по городу в поисках манговых плодов, варенья из апельсиновых корок с имбирем и — редчайшего деликатеса — дрофы из Шаньси на севере.

Вдруг его размышления нарушил звук шагов. Он поднял голову. Повернувшись, отец Чисхолм увидел, что кто-то распахнул калитку. Оборванный прибрежный кули делал кому-то знаки войти. За ним появились три монахини. Одежда их была грязна и измята после путешествия, в неуверенных взглядах сквозила смутная тревога. Они поколебались, потом утомленно поплелись по садовой дорожке. Той, которая шла впереди, было лет сорок, она была красива и держалась с достоинством. У нее были породистые тонкие черты лица и широко раскрытые строгие голубые глаза. Бледная от усталости, но побуждаемая каким-то внутренним жаром, она ускорила шаг. Едва взглянув на Фрэнсиса, она обратилась к нему на хорошем китайском языке:

— Пожалуйста, отец, проведите нас немедленно в миссию.

Страшно обескураженный их жалким видом, он ответил по- китайски:

— Но вас ждали только завтра.

— Так что же, прикажете нам снова вернуться на этот ужасный корабль? — она содрогнулась от охватившего ее возмущения. — Проведите нас сейчас же к настоятелю.

Он медленно сказал по-английски:

— Я — отец Чисхолм.

Ее глаза, изучавшие постройки миссии, с недоверием обратились к его невзрачной фигуре и засученным рукавам. С все возрастающим испугом она смотрела на его рабочую одежду, грязные руки и заляпанные ботинки, на мазок глины у него на щеке. Он неловко пробормотал:

— Я очень сожалею… Я страшно расстроен тем, что вас не встретили…

На мгновение чувство обиды взяло верх над ней.