Последняя жена Генриха VIII. В объятиях Синей бороды - Наталья Павлищева

А королю становилось день ото дня все хуже. Его била лихорадка. Не помогали уже ни снадобья врачей, ни мази Катарины. Ноги гнили и страшно болели, а сил не оставалось даже на то, чтобы потискать столь приятную на ощупь Кэтрин Уиллоуби.

Кэтрин хохотала:

— Кейт, я просчиталась, нужно было начинать соблазнять короля раньше. А то только испачкалась и у тебя вызвала неудовольствие…

И все же она смогла спасти подругу именно благодаря своим посещениям королевской спальни.

В один из редких периодов затишья болезни Генрих становился активным, словно пытаясь наверстать все, что не успел в жизни. Но теперь ему была доступна только еда и общение с женщинами, вернее, с женой Катариной и с Кэтрин Уиллоуби. И все же он еще был королем, а потому его боялись, и королева со своей подругой тоже.

Катарина сменила повязки на ногах Его Величества, ужасаясь скорости, с которой распространяется гниение. Скоро вместо отдельных ран будет одна большая на всю ногу. Генрих сильно страдал, ноги горели огнем, облегчение после перевязок наступало ненадолго, свое черное дело делала и лихорадка. Ослабленный организм, к тому же неимоверно раздавшийся из-за полноты, отравленный постоянными сильнейшими запорами, плохим воздухом и тяжелой пищей, не способен был больше сопротивляться.

То, что королю осталось недолго, понимали все, кроме самого короля. Вернее, Генрих делал вид, что не понимает, гнал от себя эту мысль, потому что она тащила две следующие, для него страшные.

Первой была мысль, что Эдуард еще совсем ребенок, ему десятый год, слаб здоровьем, с мальчиком могут сделать все что угодно, как угодно заставить подписать любые бумаги, отречься от престола. Кому он будет нужен сам по себе? Никому. Сеймуры — дяди, Томас даже любимый у Эдуарда, но Генрих не питал иллюзий по поводу верности придворных, эта верность определяется выгодой. Бедный мальчик… Вырос без матери, а теперь будет и без отца…

Вторая мысль была более страшной — о том, что ему на том свете предстоит встретиться с теми, кого казнили по его приказу. Таких много, они постараются отомстить, если там возможна месть. Пред Господом Генрих считал себя правым, ведь поступал согласно внушенным мыслям и чувствам, если сомневался, то сначала все обдумывал, и только когда приходил в согласие со своей совестью (вернее, находил основание, чтобы совесть пришла в согласие с желаниями), тогда действовал.

Кого он встретит? Нет, об этом лучше не думать!

Последний казненный — Генри Говард. Заносчивый, надменный человек, никогда не считавший Тюдоров вправе занимать престол и этого почти не скрывавший. И все же он в чем-то был прав. Генрих пытался вспомнить, в чем именно. Это показалось очень важным, но воспоминание ускользало… Стихи лучше? Нет, не то…

И вдруг вспомнились насмешливые слова Генри Говарда, произнесенные, когда его двоюродная сестра Катарина Говард попала на плаху из-за измены мужу-королю, а придворные совершенно открыто сторонились семьи Говардов:

— Крысы бегут с тонущего корабля? Ваше Величество, смотрите, лучший способ избавиться от крыс — поселиться на тонущем корабле!

А ведь верно подмечено!

Генри сидел в Тауэре, но это его ничему не научило, он и на эшафот шел, словно насмехался над всеми.

Тауэр заставляет людей показать свою сущность, слабые ломаются, сильные становятся еще сильней.

Королева закончила перевязку и выпрямилась. Генрих вдруг вспомнил, что только сегодня подписал приказ о ее заключении в Тауэр! Зачем? Пусть посидит, чтоб не умничала, а то взялась вчера взывать к справедливости, втолковывая ему, королю, право каждого думать по-своему! Да если каждый будет думать, что хочет, то никаких Тауэров не хватит.

Конечно, этот приказ — уступка Гардинеру, уж больно надоел со своим нытьем по поводу чтения разных запрещенных книг. У короля болело все нутро, а епископ про запрещенные книги. Хотелось наорать на Гардинера. А получилось, что разрешил Райотсли арестовать королеву и подержать в Тауэре. И расследование провести, что это за книги, если впрямь запрещенные, то никакого спуска не будет даже королеве, нечего бабам читать Библию и разъяснять, не говоря уж о ереси!

Зло толкнул Катарину:

— Иди, позови Кэтрин.

Королева молча вышла. Нет, это никуда не годится — своими руками приводить к мужу любовницу, это даже грешно, она помогает супругу грешить, значит, грешна сама. Но представлять себя на месте Кэтрин вовсе не хотелось. Та сначала думала, что все получится легко и просто, но когда поняла, что король просто не способен не только зачать ребенка, но и вообще справиться с женщиной, что дальше тисканья ничего не пойдет, стала жалеть о задуманном, однако было поздно. Оставалось терпеть грудь в синяках и бедра в кровоподтеках.

Но подать вида, что ей противно общество короля, Кэтрин не могла, только надела три юбки вместо двух. И рубашку потолще. И шнуровку затянула покрепче, чтоб он не смог справиться.

Не помогло, за дни болезни король истосковался по красивому телу и теперь жаждал не просто потискать под юбкой, но и увидеть Кэтрин всю.

— Разденься.

— Ваше Величество…

— Не бойся, сюда не войдут, если я не позову.

Обычно она ныряла в его постель в полутьме, потому что он сам не слишком желал показывать свое огромное тело. Но теперь король сидел одетым, а ей предлагал оголиться.

Кэтрин порадовалась, что надела рубашку потолще.

— Нет, все сними.

— Ваше Величество, я…

— Передо мной можно, я ваш король. Снимай, я хочу посмотреть на тебя при свете, а не в полумраке.

Пришлось подчиниться. Дрожа от унижения, Кэтрин мечтала только об одном — чтобы король наконец устал и уснул… лучше навсегда.

— Ты красивая, ладная… не то что моя жена… Иди сюда, сядь ко мне на колени.

Толстые, как колбаски, пальцы зашарили по телу, каждое прикосновение вгоняло в дрожь омерзения, и стоило больших усилий либо сдерживать себя, чтобы не сбросить его руки, либо делать вид, что это дрожь возбуждения. Ненавидя сама себя, Кэтрин едва не пропустила очень важную фразу в бормотании сластолюбца.

— Моя жена… разумная слишком… вот посидит в Тауэре…

— Кто посидит?!

— Королева. Не отвлекайся.

— Как это «королева посидит в Тауэре»?!

— Ничего, ей полезно, пусть подумает. А окажется виноватой — казню.

— В чем виноватой, Ваше Величество?

— В ереси. В чтении запрещенных книг, в спорах со мной. У вас, баб, языки длинные, а ум короткий.

Спорить и расспрашивать дальше было опасно, но Кэтрин не могла оставить все без последствий. Королеву собираются посадить в Тауэр?! Да он что, с ума сошел, что ли?

— Ваше Величество, королева давно не читает то, что вы запретили, и давно не спорит, поняв, насколько вы правы. Она во всем послушна и покорна вам. Где Вы еще найдете такую жену?