Тайна древлянской княгини - Елизавета Дворецкая

– Иди сюда скорее! – Фру Уннкара вскочила и всплеснула руками. – Где ты был? Ты это видел?

– Я все знаю. – Мнимый старик прошел к лежанке; сильная старческая хромота исчезла, теперь он лишь слегка припадал на правую ногу.

– Он все знает! – повторил Олейв конунг и воздел руки. – Твоя мать умирает! Ты можешь что-нибудь сделать?

– Я все могу, – заверил Хельги.

Он наклонился и взял фру Сванрад за руку. Веки ее дрогнули, глаза открылись, полубессознательный взгляд упал на сына. Кажется, она его узнала; губы ее не шевельнулись, только в горле послышался хрип.

А потом Хельги, держа мать за запястье, ощутил, как жилка слабо дрогнула в последний раз и затихла.

Еще несколько мгновений он не двигался, будто к чему-то прислушиваясь, а потом осторожно выпустил запястье королевы и закрыл ей глаза. Выражения его лица под худом нельзя было разглядеть, но рука – маленькая, почти как у женщины, только с более широкой кистью и витым серебряным кольцом – не дрожала.

Не сразу все столпившиеся вокруг осознали, что это значит. Потом всхлипнула фру Уннкара; она могла бы радоваться, что избавилась от самоуверенной, порой вздорной невестки и станет наконец настоящей хозяйкой в собственном доме, прогонит всех этих мерзких колдуний, из-за которых добрые люди уже который год обходят усадьбу стороной. Но смерть Сванрад оказалась уж слишком страшной. Хотя нельзя не признать – королева получила то самое, чего много лет добивалась.

– Это все она! – Олейв конунг вскочил. Еще не осознав по-настоящему свою потерю, он пришел в ярость. – Она виновата! Проклятая колдунья!

Его гневный взгляд упал на тощенькую фигурку финки Суэ; та уже было пришла в себя и шевелилась, пытаясь приподняться, но конунг не дал ей. Выхватив из ножен на поясе нож, он с силой вогнал его в грудь лежащей колдуньи.

Суэ дернулась всем телом и открыла глаза. Конунг невольно встретил ее взгляд; понимая, что сейчас будет проклят, он тем не менее не в силах был отвести глаза или хотя бы зажмуриться.

Но во взгляде Суэ мелькнуло совсем неожиданное чувство – облегчение. Изо рта ее выплеснулось немного крови, она вытянулась и закрыла глаза. По всему ее телу было видно, что наконец-то она успокоилась; наконец-то земной мир окончательно утратил над ней власть и отпустил туда, где и было ее настоящее место.

– Я говорил… говорил… – бормотал Олейв конунг. Он посмотрел на нож в своей руке с таким недоумением, будто видел его впервые в жизни, потом вновь перевел взгляд на племянника. – Хельги! И что нам теперь делать?

– Мстить, – так же ровно и невозмутимо ответил голос из-под капюшона. – я не могу оживить мертвых, но я могу отомстить за мою мать. И эта месть отныне станет моим главным делом.

Сам тон этого спокойного, уверенного голоса говорил больше, чем слова. Сын королевы Сванрад не просто готов был отомстить за нее – он считал это необходимым, а тем самым уже почти свершившимся. Королева не достигла своей цели ворожбой, но самой своей смертью сделала достижение ее почти неизбежным.

Весна подходила к концу, и все родичи поразъехались из Ладоги – кто куда. Воевода Велем с женой уехали на Ильмерь-озеро к тестю, Воята и Гостята вместе с Хаконом сыном Рерика снарядили морские корабли и отплыли в противоположную сторону – вниз по Волхову, а там в Нево-озеро, в Неву и Варяжское море. Их путь лежал далеко – на самую дальнюю оконечность Северного Пути, в Халогаланд, где Хакон надеялся найти свою мать и ее родичей. Ему предстояло нелегкое дело – отвезти дары от Рерика и объявить о желании отца развестись с ней. Однако сам Хакон взялся за это поручение хоть и не без смущения, однако без сердечной боли. Без малого двадцать лет прожив в Ладоге, женившись, став отцом взрослых дочерей, он говорил по-словенски точно как любой словенин, думал как они, и только темные волосы да смуглая кожа напоминали о том, что в жилах его течет иная кровь. Когда его мать приезжала сюда, ему было около двадцати лет, но и тогда он понимал неразумность ее поведения. Он был согласен с отцом: со временем, привыкнув и поняв местные обычаи, Сванрад могла бы занять достойное положение среди здешних женщин. Но, зная ее, Хакон понимал: королева Сванрад никому не позволит себя учить, считая себя обладательницей врожденного и неотъемлемого права наводить везде свои порядки. Как жена и мать она могла только помешать Рерику и Хакону. Более того: сам Хакон уже не первый год уговаривал отца взять другую жену из местных знатных родов. И когда с появленим вдовы-княгини Предславы отец сам вспомнил о такой возможности, Хакон только обрадовался. А не пожелай племянница воеводы Велема идти за Рерика, Хакон с той же охотой предложил бы ей в мужья себя, поскольку два года назад похоронил свою жену Дарфине, так и не увидевшую больше никогда родного Коннахта… А Воята и Гостята отправились с ним, имея целью людей посмотреть и себя показать: если Хакон за двадцать лет жизни в Ладоге стал словенином, то Гостята, потомок множества варягов, намеревался перед женитьбой посмотреть мир и тем заслужить право на уважение тех, кто никогда не осмеливался покидать родной дом.

Предслава осталась в Ладоге одна – то есть ей так казалось. Ближайшие родичи разъехались, бабка Милуша умерла… Родных по крови людей вокруг нее имелось множество – чуть ли не с каждым из урожденных жителей Ладоги ее связывала та или иная степень родства, – но Вояты и Велема ей особенно не хватало. За последние месяцы они стали ей ближе всех, заняли место отца и брата, и теперь она чувствовала себя заново осиротевшей и едва верила, что тягостной разлуке когда-нибудь придет конец.

Сидя на травянистом склоне одного из могильных холмов возле Дивинца, Предслава смотрела на Волхов, ярко-синий отраженной синевой небес и обрамленный пышной летней зеленью, и снова, в который раз за эти пару месяцев, вспоминала битву с ночными кобылами. Старая Милорада погибла, не вынеся напряжения, и когда на третий день после погребения все ладожские волхвы собрались на родовом кургане, куда зарыли остатки ее сожженных костей, старшей ладожской волхвой после нее назвали… Предславу. К ее огромному удивлению – ведь между нею и бабкой стояли Велерада, Льдиса, Ведома, Олова, Синелада, мать Вояты Святодара, не считая других мудрых женщин, не принадлежащих к прямому потомству Радогневы Любшанки.

Закрыв глаза, Велерада, еще больше согнувшаяся и высохшая за последние дни, некоторое время прислушивалась, ожидая, что ее покойная сестра сама назовет свою преемницу, а потом, так же не открывая глаз, протянула посох Милорады Предславе. Все молча смотрели на нее, и Предслава поняла – собравшиеся ждут, что она его возьмет и тем займет место старшей над всеми здесь.

– Но как я могу… – пробормотала она. – я моложе всех… я не…

– Ты можешь, – сказала ей Ведома. – Ты уже стала старшей волхвой. В тот самый миг…

– Разве ты не поняла? – подхватила ее сестра Олова.

– Когда она пала, тебя выбросило вперед.

– И благодаря тебе мы выстояли.

– В тебе же кровь Дажьбога, – добавила Льдиса.