Серебряная звезда - Джаннетт Уоллс

– Было темно, и Кларенс Уайетт услышал шум за домом, – сказал дядя Тинсли. – Он подумал, что это медведь, и выстрелил в него. Оказалось, что это Мэддокс.

Сестра пристально смотрела на нас.

– У меня закружилась голова, – сказала она. – Меня тошнит. Мне нужно лечь.

И побежала в дом. Я последовала за ней на второй этаж, потом по коридору «птичьего крыла». Лиз бросилась на кровать, но через минуту села и стала раскачиваться.

– Дядя Кларенс не думал, что Мэддокс медведь, – произнесла сестра. – Что случилось на самом деле?

Я села рядом с ней и начала объяснять. Лиз расплакалась.

– Все в порядке, – сказала я.

– Нет, – рыдала Лиз. – А как же Дорис и дети? Как новорожденный ребенок?

– У Мэддокса есть деньги и дома, которые он сдавал в аренду, – напомнила я. – Дорис будет лучше без него.

– Но у этих детей теперь не будет отца.

– И у нас нет отца. Ничего, справляемся.

– Нет. И все это моя вина.

Лиз начала рыдать еще громче. Она довела себя до того, что никак не могла успокоиться, стала задыхаться, хватать ртом воздух, и я боялась, что она снова примет снотворные таблетки или сделает еще что-нибудь похуже. Потом трясла головой и повторяла, что она убила Мэддокса – убит Мэддокс, Мэддокс убит, безумный бык убит, черный медведь в траве лежит, Мэддокс убит, девочка в машине сидит, Мэддокс убит, плохой медведь, плохой медведь, безумный бык убит, дом Мэддокса горит, Мэддокс убит – это сделала она, все это ее вина, ее вина, ее вина.

– Это не твоя вина, – возразила я. – Он сам все начал. Но теперь с этим покончено. – Я стала гладить сестру по волосам и говорить: – Это не твоя вина. Все кончено, все кончено. – И постепенно Лиз перестала плакать и начала зевать.

Я сидела около нее, прислушиваясь к ее дыханию, затем встала, выключила свет и направилась к двери. Неожиданно Лиз произнесла:

– Из-за медведя.

Я посмотрела на нее. Лиз говорила во сне.

Сказать по правде, я боялась, что все еще не кончено. А если кто-нибудь на аллее видел, как мы садились в машину Мэддокса? А если соседи на холме заметили нас троих в этой машине? И наконец, полицию должно заинтересовать: какого черта Мэддокс делал на заднем дворе Уайеттов?

В воскресенье я проснулась от солнечного света и птичьего щебета. Лиз крепко спала. Я сочла это добрым знаком. Дядя Тинсли надел костюм из жатой индийской ткани в полоску и полосатый галстук. Сказал, что решил съездить в город, показаться перед людьми и послушать, что говорят. Следовало побывать в двух местах – в баптистской церкви и в «Обеде Бульдога».

Лиз поднялась немного позже, она выглядела гораздо лучше, но все равно была бледной. Все утро она играла на гитаре, а я в это время работала в саду, выпалывала сорняки вокруг ирисов и думала о ней. Сестра заслужила медаль за все, что пережила, сказала я себе.

Я отложила лопатку, направилась в «птичье крыло» и достала «Серебряную звезду» из коробки из-под сигар. Я чувствовала, что заработала право это сделать. Лиз заслужила медаль, и не только за то, что она через все это прошла, но и за то, что защищала свою младшую сестру от безумств нашей матери. Так же, как заслужил медаль и дядя Кларенс, не за убийство Мэддокса, но за то, что еще мальчиком стал работать, как настоящий мужчина, чтобы у моего папы был свой дом. Так же, как и тетя Эл, за то, что ночами дышала на фабрике очесами льна и потом заботилась о больном муже и странном маленьком Эрле. Так же, как и дядя Тинсли, за то, что взял к себе двух капризных племянниц, как и мама, за возвращение в Байлер. А я всего лишь воевала с Лизой Сондерс и дерзила мисс Клэй.

Я понесла «Серебряную звезду» вниз. Лиз с гитарой сидела на табурете у рояля.

– Это тебе, – сказала я, протягивая ей медаль. – Ты ее заслужила.

Сестра опустила гитару и взяла медаль. Минуту смотрела на нее.

– Я не могу это взять, – произнесла она. – Это медаль твоего папы. Но я никогда не забуду, что ты хотела отдать ее мне.

Дядя Тинсли вернулся, и мы пошли за ним в гостиную. Он сел в парчовое кресло-качалку и ослабил узел галстука. Все в Байлере, конечно, знали об убийстве, сказал он. Только об этом и говорили. Но никто не мог понять, что Мэддокс делал за домом Уайетта. Спросили у Дорис. Она пожимала плечами, но требовала расследования. Полицейские разговаривали и с соседями Уайеттов, но люди на фабричном холме ненавидели Мэддокса и не очень-то любили копов. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал – кроме выстрела. Его слышали все.

Город был полон предположениями. Люди подозревали, что это связано с какой-то враждой. Он что, прятался? Шпионил за семьей? Планировал засаду? Но если Мэддокс из-за этого там оказался, то почему его машина была припаркована перед домом? И к тому же у него был при себе револьвер. Наконец, он нарушил границы чужого владения, а человек имеет право защищать свою семью и собственность. Вот почему полиция не арестовала дядю Кларенса после допроса. Его история была простой и разумной. В этой части страны всегда мог произойти несчастный случай на охоте. Например, в соседнем округе какого-то северянина, любителя птиц, на котором была белая рубашка, убили белым днем в сезон оленьей охоты.

К тому же Мэддокс и в полиции считался смутьяном, с его бесконечными тяжбами и жалобами, он выгонял арендаторов, угнетал мужчин на фабрике и приставал к женщинам по всему городу. И еще копы знали, что все в Байлере, кроме Дорис, радовались, что Мэддокса больше нет, так что, несмотря на несколько вопросов, оставшихся без ответов, они горячо желали забыть об этом деле.

– Произошла случайность. – Дядя Тинсли вскинул вверх руки. – Думал, это медведь.

Он минутку посидел в кресле-качалке, а потом произнес:

– Пожалуй, пойду поиграю на рояле.

Он открыл двери в зал и снял с большого рояля зеленое бархатное покрывало. Подпер открытую крышку, сел на табурет, пробежал пальцами по клавишам, взял несколько аккордов и начал играть что-то классическое. Звучало красиво, даже для такого человека без слуха, как я. Вскоре Лиз сказала:

– Нам нужно пойти к эму.

Когда мы уходили из дома, дядя Тинсли еще играл. Мы взяли в сарае веревки и зашагали по дороге к полю. Приближалось время кормежки, и эму стояли у ворот, как делали это обычно, ожидая нас.

После трех недель попыток Лиз, в конце концов, приучила Юнис есть из миски, которую она ей подавала. Неделя ушла на то, чтобы Юнис позволила Лиз поглаживать ей спину во время еды. В этот день, когда Юнис клевала корм, сестра погладила птицу веревкой, чтобы эму привыкла, а потом надела веревку ей на шею. Юнис замерла, но вернулась к еде. Я быстро накинула веревку на Юджина.

Мы с Лиз знали, что дело спасения эму могло обернуться большой тратой времени. Или чем-то похуже. Теперь, когда мы поймали эму, они могли ударить нас своими когтистыми лапами, или клюнуть в глаза, или убежать на дорогу и попасть под машину. И как только птицы снова окажутся в «Мэйнфилде», они могут запросто сбежать. Но при всем при этом теперь птицы находились под нашей опекой, и мы делали то, что должны делать.