Неповторимое. Том 2 - Валентин Иванович Варенников

– Во-первых, автор этих писем, на мой взгляд, вводит вас в заблуждение – такого в округе нет. Во-вторых, и это главное, Леонид Ильич Брежнев официально, четко и ясно сказал, что анонимки не могут являться основанием для каких-либо официальных разбирательств!

– Это верно. Да мы и не намерены вести какое-то расследование. Но, понимаете, несколько писем – и все на одну и ту же тему, в разных вариациях, написанные от руки и на машинке… Это, конечно, настораживает. Вот поэтому заместитель председателя комитета Косов решил направить меня, чтобы хоть формально обозначить нашу реакцию. Я считаю, что ничего серьезного здесь нет. Похожу, посмотрю, поговорю с народом, а перед отъездом зайду и все расскажу.

Я поинтересовался, где он остановился, как обеспечен транспортом и нужен ли ему офицер, который мог бы показать ему все объекты и ответить на все интересующие вопросы. Однако Соловьев меня успокоил: он-де пользуется всеми услугами обкома КПСС, а что касается лица, знающего объекты и прочее, то он ему не нужен. «Что мне потребуется – я все найду. У меня опыт богатый», – заключил ответственный работник комитета и, склонив голову набок, заглянул мне в глаза. У меня что-то ворохнулось в памяти: «Где я уже с таким взглядом встречался?» Неприятный – змеиный – взгляд. Я вызвал полковника Григорьева, чтобы он проводил гостя, и мы распрощались. Но перед уходом он еще раз сказал мне: «Вы, Валентин Иванович, не беспокойтесь. Все это носит чисто формальный характер». На что я ему ответил: «А я и не беспокоюсь». Соловьев ушел, но мое беспокойство все-таки присутствовало и не ушло, осталось. И я слукавил, когда говорил, что я не беспокоюсь. По пустякам Комитет партийного контроля своих гонцов посылать не будет. Чтобы как-то развеять свои подозрения, я позвонил Фомичеву – члену Военного совета, начальнику Политуправления округа. Он зашел ко мне, и я подробно рассказал ему о встрече с Соловьевым. – Что же вы меня не пригласили, когда он появился у вас? – спросил Фомичев. – Я предлагал ему это, но он категорически воспротивился и хотел, чтобы разговор состоялся между нами. – Странно, – заметил Фомичев. – И ко мне не заглянул, хотя это всегда практикуется. Ну да ничего. Я наведу справки, и потом мы посоветуемся. Фомичев ушел. Звоню Виктору Федоровичу Добрику – первому секретарю Львовского обкома. Рассказываю о нежданном-негаданном визитере. – Да, я уже слышал. Мне Святоцкий рассказал о его странном появлении: приехал поездом, никого не предупредив, прошел в обком по своему удостоверению, появился сразу у Святоцкого и сказал, чтобы ему выделили машину, устроили в гостиницу и дали работника, который знает Львов. Пока больше никаких требований. Мы предварительно навели хоть и скромные, но справки: работает в комитете уже несколько лет, ничем себя не проявил, до этого был, кажется, вторым секретарем Сахалинского обкома КПСС. В общем, я им займусь, – пообещал Виктор Федорович. Опять я остался наедине со своими тревожными мыслями. «Где же мне встречался этот взгляд?» – мучился я, пытаясь вспомнить. И наконец, представьте, вспомнил. Даже лоб при этом вспотел. Было это на Украине в зиму с 1942-го на 1943-й, когда мы выходили из окружения, которое нам организовали немцы южнее Харькова. Наша 35-я гвардейская стрелковая дивизия вместе с немногими другими соединениями оказалась на острие глубокого вклинивания. До Днепра оставались уже считанные километры, как вдруг нас захлопнули: ударив под основание главной группировки, немецкие войска окружили нас между Днепром и Северным Донцом. Не имея сил к удержанию огромных просторов Левобережной Украины (коммуникации растянулись, боеприпасы были на исходе, потери личного состава не восполнялись), командование Юго-Западного фронта приняло решение об отводе войск на рубеж реки Северный Донец. Нашей дивизии было приказано выйти в район южнее Балаклеи. Двигались по бездорожью в основном ночью, а к утру выходили на какие-нибудь незаметные деревушки и, выставив охранение, дневали, набираясь сил. Фашистская авиация днем просто свирепствовала, поэтому мы старались уходить в леса и в глухие деревни, куда немцы боялись ходить и тем более стоять гарнизонами, а службу свою они создавали из числа предателей. Вот и нам попался один такой на рассвете. Склонив свою плешивую головенку, он заглядывал мне в глаза и не говорил, а шипел:

– Ну что, хлебнули водицы в Днепре? То-то же! Это все пока цветики. Главное – впереди. Немцы еще покажут «кузькину мать». Сталинград – это эпизод. У Гитлера вся Европа в руках. Это силища! Когда вас вышибли с Украины, там был наведен полный порядок: все, от кого хоть чуть-чуть попахивало коммунистом, были или расстреляны, или повешены, или зарезаны. И с вами так будет. Вы думаете, что убежите? Нет! Всех вас здесь сложат, как дрова…

– Товарищ лейтенант, что вы этого гада слушаете? Дайте я его хлопну, – не выдержал один солдат.

– Не надо, – успокоил я нашего солдата, – пусть говорит. Ведь от его слов моя ненависть к этим предателям и изменникам растет еще больше.

Но солдат, как-то быстро вывернувшись из-за моего правого плеча, с силой обрушил приклад на голову этого изменника. Тот упал, как сноп. Солдат, не мешкая, схватил его за ноги и поволок в лес. Через несколько минут вернулся и облегченно сказал: «Порядок». Сейчас, вспомнив этот эпизод, я с омерзением вновь увидел взгляд Соловьева – злобный, змеиный. Тут мне позвонил Фомичев: – Валентин Иванович, я навел справки: это обычная рабочая поездка с целью проверки или перепроверки каких-нибудь данных. В этом конкретном случае ничего делать не предполагается. Я думаю, нет смысла обращать на все это внимание.

Сообщение члена Военного совета, конечно, несколько сняло напряжение. Я отбросил все мысли о Соловьеве и о том, что он мог преподнести какой-нибудь «сюрприз». Ведь из какого органа прибыл! И люди туда, естественно, подбираются соответствующие. Поэтому мои рассуждения о Соловьеве, а тем более сопоставление его взгляда со взглядом провокатора и изменника, которого я встретил на войне, были по меньшей мере неуместны. Это была ничем не обоснованная крайность. Так я рассуждал тогда. Приблизительно через неделю ко мне заходит тот же Соловьев и радостно говорит:

– Здравствуйте, уважаемый Валентин Иванович! Работу я закончил. Как сказал вам при первой встрече, так оно на самом деле и есть – никаких криминалов. Мало ли что кому-то покажется. В связи с этим я хотел бы показать вам текст одной из анонимок, чтобы вы были в курсе дела. И дает мне два листа с плотно напечатанным текстом. Начиналось письмо с глубоких реверансов лично в адрес А. Пельше: только он