Император. Кровь богов - Конн Иггульден

Проезжая вдоль колоны, Марк натянул поводья и посмотрел на восемь легионов, пришедших на север, которые вновь выстроились в боевой порядок. Он не видел убитых. С места первого боевого соприкосновения, когда в ход пошли копья, наступающие прошли с полмили, и теперь трупы закрывала линия легионов. Среди всадников Марк Антоний поискал Октавиана. Ему показалось, что он заметил нового Цезаря, но точно сказать бывший консул не мог. Под панцирем у него лежало письмо, и Антоний едва не достал его, чтобы прочитать еще раз, хотя до этого он перечитывал это послание уже сотню раз. Это было простое письмо, которое привез ему экстраординарий тремя днями раньше:

«Если мы встретимся в битве, консулы будут на правом фланге. Если они падут, сражение закончится, даю слово. Гонца придержи у себя».

Печать, стоявшую под этими словами, Марк Антоний знал очень хорошо. Он не хотел играть жизнями своих людей и намеревался проигнорировать письмо, пока не увидел, какая армия надвигалась на него. Во время атаки он был в ужасе, жертвуя верными солдатами, навалившись всей мощью на правый фланг противника и не думая ни об обороне, ни о путях отступления. Но это сработало. Его ветераны смяли легионеров, ликторов и охранников, прорвали две первые линии. Антоний потерял сотни человек в этой единственной атаке. Она вполне тянула на самоубийство, и бывшего консула не отпускала мысль, что Октавиан обхитрил его, чтобы уничтожить. Однако, как только новые консулы пали, битва волшебным образом прекратилась. Его люди построились в колонны и через разрушенную крепость втягивались в горный проход, уходя в Галлию. Марк внезапно улыбнулся сверкнувшей в голове мысли: он вновь единственный римский консул, и пройдет не так мало времени, прежде чем Сенат выберет новых. Доверившись Октавиану, он сыграл в орлянку с судьбой, но ему выпала удача.

Оторвав взгляд от марширующих легионов, он подозвал ближайшего экстраординария:

– Ты Петроний, так?

– Да, консул, – ответил молодой всадник.

– Скачи назад и найди… Цезаря. Скажи, что я у него в долгу.

Октавиан почувствовал, как голова вновь падает на грудь: усталость сокрушала его. Участие в сражении выматывало, как ничто другое. И не только его: зевали и легаты, собравшиеся в командирском шатре, разбитом на равнине. Снаружи завывал ветер, но железные жаровни создавали некое подобие тепла, а вино окончательно прогнало озноб. Легионеры укрыться от ветра не могли, потому что их новый предводитель приказал до наступления темноты построить защитный вал. Рос этот вал быстро – тысячи людей активно работали лопатами. Но при этом Октавиан Фурин намеревался на следующий день отойти с легионами на юг, подальше от горного холода, обратно к теплым ветеркам римского лета.

Настроение в шатре царило приподнятое, и новый Юлий Цезарь улыбнулся про себя, услышав, как Меценат рассмеялся после шутки одного из легатов. Он лежал на стопке одеял, а другие, свернутые в валик, заменяли ему подушку. Перед ним стояла тарелка с холодной едой, а слуги держались неподалеку, чтобы наполнить чашу, как только она опустеет. У Октавиана болели все кости и мышцы, но эта боль не имела ничего общего с угрозой разгрома, возникшей во время сражения.

Из-под полуприкрытых век Гай Октавиан наблюдал за легатами четырех легионов, которые Гирций и Панса привели на север. Они чувствовали себя не в своей тарелке, хотя он велел остальным полководцам встретить их как можно радушнее. Наследник Цезаря поздравил легатов с победой, но предстояло сделать еще многое, чтобы они поняли, что теперь являются частью его армии, а не одолжены ему Сенатом. Он потер глаза и решил подняться, вместо того, чтобы засыпать, расслабившись в тепле. Легионы этих четверых сражались вместе с Цезарем, независимо от того, осознали легаты важность этого момента или нет. После завершения сражения командовал ими он, новый Цезарь. Мощное воздействие имени все еще поражало его, но Октавиан боялся поддаться его магии. Рим, возможно, принадлежал Сенату и великим ораторам, но Юлий Цезарь сделал так, что у легионов был только один командир – он.

– Он поднимается! – воскликнул Меценат, протягивая другу полную чашу. – Я как раз говорил Паулинию, что лучники могут оказать нам немалую поддержку. Ты видел, как летели стрелы? У Марка Антония отряд сирийских лучников, и сегодня они показали себя с лучшей стороны.

Участия лучников в сражении Октавиан не заметил и покачал головой. Он осознал, что все пристально смотрят на него, ожидая, что он скажет.

– Я не могу особо гордиться победой в сражении с армией в два раза меньше нашей, но тем не менее победа всегда лучше поражения. За победу! – провозгласил молодой человек.

Он поднял чашу, и все присутствующие выпили. Затем Октавиан посмотрел на новых легатов и решил, что проведет этот вечер в их компании, чтобы выяснить для себя их сильные и слабые стороны. Он понял, кто у них старший: Юстиний – тот легат, который обратился к нему в конце битвы. Этот человек выглядел так, словно и не сражался в этот день. Он переоделся в тогу, которую достали из его багажа, с интересом наблюдал за происходящим и вежливо слушал, словно находился на устроенном Сенатом банкете, а не в полевом лагере.

Октавиан уже пересекал низкий шатер, чтобы поговорить с Юстинием, когда вошел один из охранников-легионеров и отсалютовал.

– Прибыл Децим Юний, – доложил он Цезарю. – Просит разрешения поговорить с консулами Гирцием и Пансой.

– Непросто выполнить эту просьбу, – пробормотал Меценат.

Гай Октавиан сурово глянул на него. Панса находился между жизнью и смертью в одной из палаток для раненых, бредил, и, похоже, ему уже ничем нельзя было помочь. Однако появление Децима Юния преемник Цезаря воспринял как добрый знак: судьба по-прежнему благоволила ему.

– Приведи его сюда, – приказал он. Усталость сняло как рукой при первом упоминании ненавистного имени, и он повернулся лицом к входу в шатер, точно зная, что должен сделать.

Мужчину, который вошел в шатер, Октавиан видел впервые. Круглое, мясистое, моложавое лицо, стройная фигура в тоге римского сенатора… Новый Цезарь суровым взглядом окинул командирский шатер и, сделав над собой усилие, отсалютовал, соблюдая требуемые формальности.

– Мне сказали, что консул Гирций убит. Кто теперь командует армией? Кому я могу подать жалобу? Кто позволил Марку Антонию ускользнуть в Галлию, когда он уже был в наших руках? – начал он забрасывать присутствующих вопросами.

Все взгляды сошлись на Октавиане, который ничего не ответил. Он наслаждался мгновениями полной тишины, когда Децим в замешательстве переводил взгляд с одного лица на другое, не понимая, почему все молчат.

– Как я понимаю, мой ранг пропретора и префекта дают мне право взять командование на себя, – наконец, оборвал Гай Октавиан затянувшуюся паузу. – В любом случае, я – Гай Юлий Цезарь, и эта армия моя.

Говорил он не только для Децима Юния, но и для новых легатов, но наибольшее впечатление эти слова, разумеется, произвели на римского сенатора.