Плексус - Генри Миллер

Я вскрыл письмо Хайми. То же самое. Конверт Костигена. Аналогичная история. Тут я рассвирепел. Ублюдок Спивак! Так-то он отплатил мне! Ладно, скотина, дай срок! Встретимся - задушу прямо на улице.

Я вертел в руках письмо Костигена. Костиген по прозвищу Кастет. Мы не виделись целую вечность. Он наверняка с удовольствием возьмется проучить Спивака. Все, что ему требовалось, - это заманить Спивака темным вечером куда-нибудь поближе к реке и всыпать как следует. Ничего себе, поработал подлец! Обзвонил все филиалы в Бруклине, Манхэттене и Бронксе! Странно, что Хайми мне не сигнализировал. Избавил бы меня от кучи хлопот. Скорее всего ему некого было попросить об этом.

Я перебирал в памяти всех знакомых громил, в былые годы всегда готовых услужить мне. Служащий ночной смены из отделения на 5-й авеню, азартный игрок; его ублюдок-шеф уже много лет тщетно уговаривал президента компании использовать для доставки телеграмм почтовых голубей. Редко мне попадались более безжалостные и бездушные существа, чем этот hombre из Гринпойнта; он мог пойти на что угодно, если ему посулить пару долларов, которые он тут же спустит на скачках. Был еще один - горбун в рыбной лавке, эдакий Джек-Потрошитель в штатском. Ночной посыльный, Артур Уилмингтон. Бывший проповедник Слова Божия, он превратился в старую развалину и делал в штаны. Хитрюга Джимми Фальцоне - малыш с лицом ангела и повадками убийцы. Краснорожий громила из Гарлема, пробавлявшийся торговлей наркотиками и поддельными чеками. Вечно пьяный великан Лопес - кубинец, который мог переломать вам все ребра одним движением руки. И поляк Ковальский - дебильный малый, имевший трех жен и четырнадцать детей: этот за доллар был способен на все, кроме мокрого дела.

Для моего предприятия этот сброд совершенно не годился. Я подумал о Гасе - полицейском, который сопровождал Мону в ее походах по Виллидж, когда она это позволяла. Гас был из тех преданных псов, которые могут до смерти измолотить мужика, если женщина хоть словом заикнется, что тот ее оскорбил. Был еще добрый католик Бакли, частный сыщик. Тот по пьянке любил извлекать из-за пазухи маленькое черное распятие и требовать, чтобы мы поочередно прикладывались к нему. Однажды нам пришлось спрятать его пушку, когда он чересчур разошелся.

Мона застала меня по-прежнему сидящим на полу в состоянии прострации. Наша неудача, казалось, не слишком ее расстроила. Наоборот, она была даже рада, что все так получилось. Может, это раз навсегда отвратит меня от заведомо обреченных затей. Из нас двоих только она умеет добывать деньги и при этом обходиться без лишней суеты. Когда же я наконец привыкну ей доверять?

- Ладно, с этим покончено, - согласился я. - Если Кромвель не передумает насчет своих ста баксов, как-нибудь выкарабкаемся, а?

Мона с сомнением покачала головой. Конечно, нам двоим сотни в неделю хватило бы, но ведь есть еще алименты, надо помогать ее матери и братьям, то, се…

- А ты не получила те деньги по закладной, о которых спрашивала твоя мать?

Да, еще несколько недель назад. Ей не хочется говорить об этом сейчас, рана еще не успела затянуться. Она вскользь заметила, что, сколько бы ни было денег, у них есть странная особенность моментально улетучиваться. Есть только один выход: сорвать грандиозный куш. Она все больше склоняется к решению заняться операциями с недвижимостью.

- Послушай, пора нам завязывать с этой леденцовой эпопеей, - продолжал настаивать я. - Сходим к патрону на обед, все ему объясним. Меня тошнит от этого купи-продай. И мне не нравится, когда этим занимаешься ты. Это отвратительно.

Мона, казалось, была согласна. Нанося на лицо крем, она вдруг произнесла:

- Ты не хочешь позвать с нами Ульриха? Вы совсем пере-стали видеться.

Идея мне понравилась. Правда, было уже поздно, но я решил не откладывать и позвонить. Накинул пальто и пошел к телефонной будке.

Часом позже мы втроем сидели в ресторане недалеко от городской управы. Там, где готовят итальянские блюда. Ульрих был рад встрече с нами. Все выспрашивал про наше житье-бытье. Пока исполняли заказ, мы пропустили по стаканчику. Ульрих вкалывал как вол в какой-то рекламной компании и был несказанно счастлив, что наконец-то подвернулся случай отвлечься. Он был в отличном настроении.

Найдя в его лице благодарного слушателя, Мона стала в красках описывать наш леденцовый бизнес - правда, в общих чертах. Ульрих внимал с немым изумлением. Прежде чем начать комментировать услышанное, ему хотелось узнать мое отношение ко всему этому. Прояви я словоохотливость, он тут же весь обратился бы в слух, будто и понятия не имел ни о чем подобном.

- Живут же люди! - закудахтал он. - Если бы только я мог отважиться на что-нибудь подобное. Почему со мной ничего такого не происходит? Так, значит, вы продаете сладости в кафе «Ройал»? Ну вы даете! Он покачал головой и хихикнул. - С О'Марой общаешься? - спросил он после паузы.

- Да, но скоро он уезжает. Хочет двинуть на юг. Надеется там разбогатеть.

- Надеюсь, вы не будете сильно скучать без него.

- Буду, - возразил я. - Я люблю его, несмотря на все недостатки.

Ульрих понимающе кивнул, как бы говоря, что я излишне снисходителен, хотя это и нельзя назвать пороком.

- А этот, как его, Осецкий… как он поживает?

- В Канаде. Его друзья - помнишь тех двоих - обхаживают его подружку.

- Понятно. Ульрих провел языком по ярко-красным губам. - Заботятся, стало быть. - Он издал еще один смешок.

- Кстати, - он повернулся к Моне, - тебе не кажется, что Виллидж сильно изменился, и, как водится, не к лучшему. Я на днях здорово оплошал, притащив туда своих виргинских знакомых. Веришь, мы почти сразу смотались. Куда ни ткнись, одни притоны да бордели. Может, конечно, у нас просто не хватает пороху… Есть там один ресторанчик, кажется,, где-то возле Шеридан-сквер. Ну и заведение, доложу я вам.

Мона рассмеялась:

- Это там, где вечно околачивается Минни-Кошелка?

- Кошелка?

- Ну да, педик шизанутый, он у них поет и играет на пи-Анино… и ходит в женском платье. Неужели не видел?

- Видел, конечно. Просто не знал, что его так зовут. В самую точку. Шут гороховый, ей-богу. Я бы не удивился, если бы он на люстру влез. А какой у него язык мерзкий и поганый… - Он повернулся ко мне, - Все меняется, Генри. Вообрази меня рядом с двумя степенными, чопорными виргинцами. Сказать по правде, по-моему, они ни слова не поняли из того, что он нес.

В этих притонах и борделях, как презрительно назвал их Ульрих, мы бывали постоянно. Но хоть вслух я и посмеялся над брезгливостью Ульриха, в глубине души я был с ним согласен. Виллидж и впрямь деградировал. Куда ни плюнь, сплошные злачные места, в которых ошивались педики с лесбиянками, проститутки, фальшивомонетчики, мошенники всех мастей. Я не стал рассказывать Ульриху, что, когда мы в последний раз были у Поля и Джо, там было полно гомиков в матросской форме. Какая-то похотливая сучка все норовила вцепиться Моне зубами в грудь - прямо в гостиной. Выбравшись, мы чуть не споткнулись о двух «матросиков». Со спущенными штанами они возились на балконном полу, сопя и похрюкивая, словно свиньи, дорвавшиеся до грязной лужи. Я считал, что это слишком даже для Гринич-Виллидж. Но, как уже заметил, не собирался делиться увиденным с Ульрихом: бедняга бы этого не вынес. С него хватало россказней, которыми его щедро потчевала Мона, - об отвергнутых ею клиентах-покупателях, этих залетных птицах, как он называл их, - из Уихокена, Милуоки, Вашингтона, Пуэрто-Рико, Сорбонны, да мало ли еще откуда. Он не собирался ставить под сомнение ее слова, но у него не укладывалось в голове, что вполне приличные люди могут быть так подвержены соблазнам. Добро бы она отшила их один раз, но ведь потом все повторяется снова и снова.