Перуну слава! Коловрат против звезды - Лев Прозоров

– Так. Это – варяжский ответ… а третий чей будет?

– Мой, – коротко отозвался Ясмунд. – Ко мне мать приходила.

Великий князь молчал.

– Я никогда её во сне не видел, понимаешь? Помнить – помнил. А во сне… я тогда на могилу к ней ходил. Всё ждал – явится. И я скажу ей… что сказать не успел. Не являлась. Ни тогда, ни после. Семьдесят лет. Я даже на могиле её с тех пор не был.

Князь помолчал ещё несколько ударов сердца, потом встал и молча пошёл к дверям гридни.

Проводы Ясмунда состоялись на следующий же день.

В лесных городках вятичей тоже, говорят, бывало такое. Когда мужчина понимал, что слишком стар, чтоб сражаться. Он переодевался в чистое, прощался с остальными жителями городца – и старший сын на санях, летом ли, зимою, вывозил старика в лес и оставлял там – с санями. При Мечеславе ни разу этого не было, ни в Ижеславле, ни в Хотигоще – не так уж часто лесные воины доживали до таких лет. А вот сани в лесу он однажды видел. Пустые. Тогда ему и рассказали про старый обычай.

– А куда… куда он ушёл? – спросил отрок Мечша – дело было ещё до посвящения, – устав вертеть головою в поисках хоть каких-то следов пребывания старика.

– В Дедославль, верно, – пожал плечами бывший тогда с ним Истома. – К капищу.

– Это ж… это ж как далеко! – захлопал глазами Мечша. Знал бы он, как далеко занесут его воинские дороги – так далеко, что и расстояния между родным городцом и Дедославлем почти что и нет. – Он же… он же не дойти мог!

Истома задумался на время, а потом ответил:

– Знаешь, Мечша… иногда знать, что идёшь верной дорогой, важнее, чем знать, дойдёшь или не дойдёшь.

На самом деле, как сказал потом вождь Кромегость, этот обряд – ещё одно посвящение. Второе, после того, что проходят отроки, становясь мужами[30].

Ясмунд вышел на середину полного людьми двора. Там его ждали сани – новые, только что от мастера. Был одноглазый наставник великого князя в колпаке, в плаще поверх светло-серого, почти белого кожуха. В руках держал посох. Неторопливо поклонился на четыре стороны. Предслава на крыльце закрывала рот углом платка. Мечеслав Дружина чувствовал, что слёзы обжигают мёрзнущие щёки и застывают на лету.

Даже для него, хотя Ясмунда вятич знал – с весны, одноглазый старик успел стать частью его мира. Важной частью. А кем сын Ольга Вещего был для витязей из дружины князя Святослава?

Кем он был для самого великого князя?

За оглобли саней взялись сам великий князь и Икмор. Вуегаст оставался в Киеве.

Лицо весельчака Икмора было белым и застывшим. Будто из снега слеплено.

Ясмунд молча уселся на сани. Сын и воспитанник даже не обернулись на него, видимо, дождавшись, пока щедро наваленные в сани шкуры перестанут шуршать под устраивающимся стариком, стронулись с места. Под печальные песни сани двинулись вперёд. Скрипел снег.

Сани оставили за околицею Смоленска, там, где землю бугрили курганы.

Провожать ушедшего от людей было нельзя. Но Святослав с княгиней Предславой, Икмор, Мечеслав Дружина и едва ли не все дружинники князя вышли на смоленские стены. Глядеть. Как вдоль днепровского берега бредёт на закат по снегу маленькая фигурка.

– Куда ж он… – всхлипнула княгиня.

– На Руй-остров, ладушка… к матери его могиле, – тихо ответил жене великий князь. Потом повернулся к вятичу: – Мечеслав…

– Да, государь?

– Твой отец жив?

Мечеслав Дружина помолчал.

– Когда я уезжал, был жив.

Теперь надолго замолк Святослав.

– Первое, что я запомнил про своего отца, Игоря Сына Сокола, – неторопливо проговорил он, не отрывая глаз от уходящей на закат дороги, – это когда к нам приехали с вестью о его гибели… и ничего больше.

После этих слов князь Святослав повернулся и, обнимая за плечи всё ещё всхлипывающую Предславу, пошёл к спуску с заборола.

Мечеслав ещё смотрел вслед уже исчезнувшему вдали Ясмунду. Пытался представить все эти неисчислимые вёрсты – отсюда до устья Двины, потом, вдоль реки, вниз, к Варяжскому морю, землями сородичей матери, землями лютой корси. Дотуда добредёт, будет жив, наверное, к весне. И с корсинами – или как их там зовут – на Руй-остров уже морским путём. На насаде… или, опять же, на чём там они по морю ходят.

Туда, где в неприметной могилке спит ведунья Латыгорка.

За плащ осторожно подёргали.

Сын вождя Ижеслава глянул влево и чуть вниз, обнаружив вопросительно глядящего на него Войко.

– Чего тебе?

– Господин Мечеслав… а ведь до Руй-острова, наверно, страшно далеко?! Как воевода Ясмунд доберётся?

Глаза у Войко были тревожные.

Мечеслав Дружина снова поглядел на заснеженный простор. Положил руку на плечо отрока.

– Знаешь, Войко… порою не так важно знать, дойдёшь или не дойдёшь. Гораздо важнее, что идёшь – правильно.

Из Смоленска полюдье двинулось вскоре после расставания с дядькой Ясмундом. Шли уже по глубокому снегу. Как и предвиделось, короба возов сняли с дрог и переложили на дровни-полозья. От земли смолян повернули к другому кривичскому колену, дешнянам, жившим в истоках реки, чьи низовья довелось повидать Мечеславу Дружине.

Опять потянулись городки-становища, в которых государь Святослав не задерживался, будто торопясь уйти подальше от места, где был покинут наставником. В глазах вятича они были малоотличимы один от другого – разве что именами.

Дорогобуж. Ельня. Рогнедино. Пацынь. Заруб.

Приезд. Баня. Ужин. Ночевка. Завтрак. Отъезд.

Первым из череды кривичских городцов выбился для Мечеслава Вщиж. Во-первых, в нём стояло нежданно большое и богатое капище. Ставили ещё первонасельники края – родня литве, муроме, мещёре да голяди. Высилось оно на мысу, глядевшем носом на восход солнца, и лучи светлого и тресветлого Хорса-Даждьбога отражались на огромных медных гривнах, которыми неведомые ваятели украсили шеи семи кумиров.

Здесь встретили дружинники государя Святослава Велесов день. Сам великий князь возложил жертвы к ногам одного из кумиров – с резной медвежьей мордой.

Во-вторых, здесь вятич услышал знакомый говор. Тут обитали роды вятичей, отселившиеся ещё при Ольге Освободителе под крыло Сокола, под крепкую руку киевских князей. Следующая ночёвка полюдья пришлась на земли целиком отошедшего на русские земли вятичского племени дебрян, в их городце Дебрянске. Там Мечеслав услышал тревожные вести – будто в земле вятичей немирно, на самом восходном её краю какая-то замятня, а в Дедославле, чего уж шестнадцать лет не бывало, жгут костры великого вече.