Bella Германия - Даниэль Шпек

На перроне залаяли собаки, заговорили, перебивая друг друга, мужские голоса – по-итальянски и по-арабски. Пограничники выводили людей из австрийского поезда. Мужчин с огромными рюкзаками. Женщин, детей. Их чуть ли не пинками загоняли в здание вокзала. Жуткая, недостойная сцена, совершенно неправдоподобная в зловещем свете неоновых фонарей. Девочка в куртке с капюшоном и с плюшевым мишкой, прильнувшая к руке отца, была последней, кого я видела.

– Poveracci…[81] – Джованни покачал головой. – Этот мир – большой бордель.

Нашими паспортами так никто и не поинтересовался. Как все-таки важно родиться в нужном месте!

Джованни протянул мне альбом с фотографиями и подлил вина.

– Так что дальше с Джульеттой? – спросила я. – Она вернулась к Энцо или осталась в Мюнхене?

Той ночью Джульетта выложила брату все свои тайны. Или почти все. Потом Джованни ушел в спальню к Розарии, а Джульетта осталась плакать в гостиной. До утра ни Джованни, ни Розария не сомкнули глаз. Когда зазвонил будильник, Розария перевернулась на другой бок:

– Все, – сказала она, – баста. Я больше не могу.

Джованни обнял жену:

– Потерпи, любимая…

Но Розария села на кровати и включила настольную лампу.

– Сделай же что-нибудь, Джованни, – сказала она. – Ты единственный, кого она слушает.

– А что я могу, porco dio?[82]

Розария встала и, путаясь в полах ночной сорочки, побрела в гостиную.

– Немедленно прекрати! – Она встала перед диваном, на котором лежала Джульетта.

Винченцо сел на своем ложе из подушек, протирая глаза.

– У тебя есть все: квартира, муж, замечательный сын… И даже талант в придачу. И что ты со всем этим делаешь? Все время жалуешься, какая ты несчастная, и проклинаешь жизнь. Думаешь, ты такая особенная, да?

Джованни бросился успокаивать жену, но та уже вошла в раж и не слышала ни его, ни оправданий Джульетты.

– Все у тебя виноваты! – кричала она. – Общество, империализм, porca miseria. Знаешь, на кого ты такая похожа? На ворчливую сицилийскую бабку… свою мать!

Джульетта села, вытерла слезы и посмотрела на Розарию.

– Ты права, Розария, – сказала она.

Снаружи рассвело.

После той ночи Джованни не слышал от сестры ни слова жалобы. Джульетта укротила свое горе раз и навсегда. Она решила, что попросту не имеет права на то, что в этой жизни зовется любовью. «Нет ожиданий – нет разочарований», – думала Джульетта. Но вместо того чтобы вернуться в Милан, она решилась на то, что буквально ошеломило всех.

– Джованни, – сказала она как-то брату, когда тот возвратился после дневной смены, нагруженный овощами и мясом для ужина, – я решила открыть свое дело.

– Что за дело? – не понял Джованни.

– Модный бутик.

– Бутик? – поразился Джованни. – И где?

– Здесь.

Джованни разинул рот.

– Что, прямо здесь, на моей кухне? Джульетта, ты не можешь просто взять и открыть бутик только потому, что тебе так вздумалось. Нужен стартовый капитал, помещение, вид на жительство, наконец.

– Я знаю, Джованни. Начну работать и копить. Ты сам говорил, что если где и можно сделать что-то без связей, так это в Германии.

Для Джованни эти слова стали последней каплей. Он ощутил острое чувство вины перед сестрой, которой вбил в голову столь опасную чушь.

– Завтра устрою тебя на работу к себе, – пообещал он. – Посмотришь, как далеко можно здесь продвинуться за двенадцать лет.

На следующее утро Джульетта встала вместе с Джованни без четверти четыре. Они выпили эспрессо и первым трамваем поехали на рынок.

Под куполом центрального павильона уже вовсю кипела жизнь. У ворот теснились грузовики. Джованни выправил сестре разовый пропуск и мимо охранника повел ее в «утробу Мюнхена», как называли Центральный рынок.

Развивая эту метафору, Мюнхен следовало представлять в виде голодного великана с огромным животом, поглощавшим неимоверное количество говядины, бананов и прочей снеди. И не только продукты поступали сюда со всех концов света. Люди стекались тоже – мужчины и женщины, которые чистили, таскали, сортировали и продавали. Кроме итальянцев, здесь были испанцы и португальцы, югославы, греки и турки.

– Мое королевство, – Джованни показал на небольшой овощной прилавок в углу шумного павильона, по которому носились желтые погрузчики, – а это мой босс, господин Римершмидт.

Джульетта вспыхнула. Неулыбчивый баварец протянул ей руку и заговорил по-немецки, нимало не заботясь, понимают ли его. Он принял ее за жену Джованни. Потом выдал своему продавцу порцию указаний, посетовал на падение цен и перешел к другому прилавку, которых у него тут было несколько.

Остальное Джульетта прочитала в глазах брата. Стыд. Ложь. Джованни не пришлось ничего объяснять. Все было слишком очевидно. Такова судьба всех Маркони, и бесполезно замахиваться на большее.

– Зачем ты лгал?

Было девять утра, время первого перерыва. Джульетта не ела, только выпила кофе. Джованни же с наслаждением поглощал свиные ножки. Рядом перекусывали другие рабочие и продавцы – кто кровяной колбасой, кто взял «мюнхенскую тарелку» – мясное ассорти в жирном соусе. Некоторые запивали завтрак светлым пивом. Джульетта с опаской косилась на соседние столики, подобное меню было ей в диковинку.

– Потому что иначе не мог, – ответил Джованни.

– Что, все двенадцать лет?

– Раскрой глаза, сестренка. Здесь все магазины принадлежат немцам. Мы, иностранцы, в лучшем случае таскаем ящики или продаем апельсины. Мы здесь никто, таковы правила игры.

– Тогда нужно поменять правила.

Джованни устало улыбнулся. Он и не пытался никогда сделать шаг в этом направлении, потому что знал – ничего не получится, ни у него, ни у кого-либо еще.

– Сколько он тебе платит? – спросила Джульетта.

– Три с половиной марки за час.

Она пересчитала в лиры.

– Это меньше, чем Энцо зарабатывает на «ИЗО».

– Я знаю.

– Джованни, это грабеж.

– И что? Здесь везде грабеж. Такова жизнь, Джульетта. В Германии ты никогда не откроешь бутик. Возможно, у меня получится устроить тебя продавать овощи, ты же говоришь по-немецки, но…

– Я не торговка! – крикнула она.

– Ты что-то имеешь против торговцев? – Джованни начал забавлять этот спор. – Твой брат один из них.