Эскимо с Хоккайдо - Айзек Адамсон

Новая информация не разрешила и главную загадку, ту самую, которая тревожила Санту и насторожила моего приятеля Такэси, хотя инспектор Арадзиро списывал все на розыгрыш. Я так и не врубился, как и почему Ёси покинул отель «Шарм» и отправился в лав-отель «Челси». С кем он там встречался? Ведь наверняка он с кем-то встречался, и этот кто-то повторно звонил в «скорую».

В довершение всего я так и не сумел выяснить, что это за чертовщина с «Обществом Феникса», почему они потребовали убрать татуировку с фотографии Ёси и какое отношение они имеют ко всей этой путанице и имеют ли вообще.

Может, Такэси это выяснил.

Может, потому-то он и пропал.

Впервые в жизни я готов был молиться, чтобы копы оказались умнее меня. Пусть Арадзиро будет прав: Такэси попросту бежал от долгов. Черт, хотел бы я верить, что Такэси прохлаждается на каком-нибудь островке в районе Окинавы, греется на солнышке, попивает «Семь Блаженств».

Но что-то мне шептало: не греется.

Чтобы избавиться от неприятных мыслей, я начал подробно припоминать вечер нашего знакомства с Ольгой. Фестиваль Всех Звезд, пятьдесят восьмой этаж «Саншайн-Сити», дождь бьет в окно. Я перебрал три дюжины песен, но той заветной не вспомнил. Не мог даже сообразить, какую музыку играли в «Дикой клубнике». Помнил только дождь.

Одно только утешало меня в долгой обратной поездке в Токио: синий Ольгин ключ, припрятанный в левом ботинке под стелькой. И еще я воображал, как Санта, жирный, взмокший от пота, тщетно пытается впихнуть ключ от ящика из кливлендской спортивной раздевалки «Ассоциации молодых христиан» в безвестный сейф, спрятанный где-то в огромном городе, откуда Ольге удалось наконец бежать.

Я доехал до города и закончил ночь в «капсюльной гостинице», хотя много лет назад себе поклялся: больше — никогда. Эти гостиницы правильней всего сравнить с камерой хранения для человеческих тел. Служащие, опоздавшие на последнюю электричку, получают татами размером с гроб. Каждый раз, укладываясь спать, я боюсь проснуться в будущем — среди инопланетян или китайцев.

Но я не мог сидеть в этом коконе вечно только потому, что меня разыскивал обдолбанный экс-импресарио. Выкатившись из капсулы, я заплатил за два часа псевдосна и пробился сквозь спешившие на метро орды — час «пик» тут поистине пиковый.

Подходы к станции «Уэно» тоже были загромождены. Люди неслись мимо, погруженные в мысли о своих семьях, о своих карьерах, о телевизионных передачах или о предстоящем ланче. Головы опущены, взгляды уперлись в тротуар. В небе над головой — тоже ничего интересного: солнце размазалось, точно след от ластика на скучном сером карандашном рисунке.

Я запрыгнул в Ольгин «фольксваген» и поехал обратно в «Рояль». По дороге включил радио, но ни по одному каналу не нашел утешительного диджея. Принималась только «Дальневосточная сеть». Какой-то американский ритм-энд-блюзовый певец ворковал о том, как он согреет свою девчонку. При этом он рифмовал «гладкие шелковые рубашки» и «поскакать к моей милашке». Я решил обойтись без завтрака.

Поручив машину заботам швейцара, я вполз в «Рояль» со скоростью мокрой тряпки, получил у портье ключ от номера и как в тумане поднялся по лестнице. Каким-то образом мне удалось свернуть в коридор на своем этаже и добраться до комнаты без единой мысли в голове.

Но вид номера живо меня вытряхнул из немыслия.

Либо «Зеппелин» воссоединились и побывали тут, либо Санта пытался отыскать настоящий ключ. Мой кейс лежал раскрытый на боку, его содержимое валялось на полу вперемешку с черными брюками и белыми рубашками, которые я заботливо повесил в шкаф. Постель разметана, дешевый деревянный стул грудой обломков упокоился в углу. Даже диски «Святой стрелы», отданные мне в «Сэппуку», разломаны и разбросаны по полу. За окном по-прежнему улыбался Мамору. Нечего сказать, защитил.

Только автоответчик не тронули. Красный огонек нетерпеливо подмигивал. Я пробрался к нему сквозь хаос и нажал кнопку.

— Что с тобой вчера стряслось, чел? — Это Суда. Замученный — то ли утренней разминкой, то ли вчерашней обязательной постконцертной вечеринкой, поди пойми. — Слышь, я готов извиниться, что вышвырнул этого гитарного журналиста. Ты прав, чел. Это не по-нашему. Ты мой телефон не потерял? Нажми 1, и все. Мне надо тебе кое-что…

Би-ип. Отрезало.

Следующая запись началась тихим потрескиванием. Я решил, что это Сара. Она часто звонила и оставляла бессловесные послания. Я вкладывал в них то или иное значение, судя по напряженности и продолжительности статики.

— Я хочу извиниться, — заговорил женский голос. Я сразу понял: это не Сара.

— Перезвоните мне, пожалуйста, — робко продолжал голос. — Извините, я не хотела… Это очень трудно. Позвоните, пожалуйста. Я много думала. О вас и о духе моего дедушки. Позвоните, пожалуйста.

Автоответчик воспроизвел странное дребезжание — Сэцуко не сразу сумела уложить трубку на базу. Старомодный шум, такой слышался прежде в телефонах со шнурами. Не прошло и десяти минут, как я нашел бумажку из «Привет, киса» возле нунчаков из китового уса. Вот радость: мои чаки тайфун по имени «Санта» не тронул.

Я попытался дозвониться. Один звонок, другой, третий. Идеальный саундтрек для конца ХХ века. Тут я припомнил, что ХХ век уже закончился, повесил трубку и начал паковать вещи. Постарался прибрать комнату, но исправить причиненный ущерб оказалось нелегко. Меня это особо не беспокоило. Американцы, как известно, склонны к беспорядку и нарушению правил, а я считаю своим долгом поддерживать стереотипы. Скоро все отели занесут меня в черный список. Поскорее бы!

Перед уходом я осмотрел напоследок номер. Диски «Святой стрелы» лежали на тумбочке у кровати. Я сам только что их туда вернул. При свете ночника они превратились в красивую абстрактную композицию. В поэтическом настрое я бы сравнил эту композицию с миниатюрным надгробьем, с жалким памятником очередному павшему рок-кумиру.

Но я не чувствовал поэтического настроя. Обычные пластиковые диски в пластиковых коробках, обернутые в пластиковый пакет. И подумать — столько проблем из-за такой ерунды.

Как пообщаешься с рок-звездами и людьми из рок-индустрии, забудешь, что такое музыка. Я уже начал забывать, какое чудо происходит, когда луч касается поверхности диска и внезапно озаряет целый внутренний мир. Забыл, что для подростков определенного возраста, которые еще не вовсе лишились нормальных чувств, даже самая тупая попса открывает вселенную неисповедимых истин, звуковой пейзаж, в котором они находят себе место, наконец-то обретают чувство принадлежности. Я забыл даже, что музыка — это фон самых лучших и самых страшных моментов их жизни, что для некоторых подростков это чуть ли не единственный друг, что музыка гораздо авторитетнее родителей, учителей, наставников, а может быть — но это лишь «может быть», — авторитетнее даже моих статей и советов в «Молодежи Азии».

Но сколько бы я ни напоминал себе об этом, итог жизни Ёси по-прежнему казался мне безжизненной грудой чепухи, затянувшимся анекдотом без ударной реплики. Я оставил побитые диски на тумбочке, выключил свет и покинул номер отеля «Рояль».