От меня до тебя – два шага и целая жизнь - Дарья Гребенщикова

Анна Карловна постояла еще на скамейке, помахивая руками, как птица, и, подхватив чемоданы, поплелась в здание больницы.

Глава 30

При всей внешней субтильности, романтической восторженности и кажущейся наивности, под вышитыми петухами да маками на косоворотках скрывалась вовсе не тургеневская барышня, не мать Тереза, нет! Анна Карловна сама была, как Карл Великий, Пётр Первый и Лариса, простите, Рейснер. Сурова была Анна Карловна при обманчивой внешности птенца, облепленного пухом одуванчика. Мгновенно осознав опасность, грозящую, прежде всего — недвижимому, а уж затем — движущемуся — имуществу, Анна Карловна, совершив еще пару взмахов невидимыми крыльями, заложила стерильные пальцы в рот, снабженный не чувственными, а узкими губами истой жрицы Асклепия, и свистнула так пронзительно, что Толян с перепугу рухнул в погреб, где воровал втихаря банки с вареньем, а пожилая фельдшерица Устинья Филимоновна, с трудом пристроившая шприц к ягодице почтеннейшего ветерана труда Козявкина Петра Спиридоновича, качнулась и разом, нажав на плунжер, выпустила в ветерана лекарство столь болезненное, что ветеран воспрял духом и ушел поднимать народ на митинг за КПСС. Многие больные отчего-то решили, что это разбойное нападение на больницу, и срочно начали драться за казенное имущество, а на кухне и вовсе произошел конфуз — повариха, вскрикнув, уронила в котел пачку йодированной соли, добытой на соляных шахтах еще дружественной нам республики, а присланный практикант Мотя Фингер сломал неработающий аппарат УЗИ. Анна Карловна, стоя на пеньке, обозначавшем центр больничной территории, сзывала персонал, больных, здоровых и все трудоспособное население.

— Это как же выходит ТАК? Товарищи? Сестры? Братья? Однополчане? Труженики тыла? — тут Анна Карловна запнулась, так как ей кто-то крикнул «не на митинге!» Это ей-то? Ей? К ней на поклон ходили, несли свежие, еще теплые яйца, трехлитровые матовые от жирности банки с молоком, кровяную колбасу из бараньих кишок и ядовито ухмылявшуюся щуку, попавшую по жадности в сети. Анна Карловна поняла, что её тут больше не любят. Откашлявшись, она попробовала сменить тон и стала плескать ручками, будто хлопая в ладоши — ха-ха-ха! А что это случилось? Почему это меня не пускают в мой дом? Как это странно… А чего тут странного, — Любушка расстегнула белый халат и выпростала на волю цветастую юбку, — вы теперь кто? Никто. А квартирка, извиняйте — казенная. Вы ж покинули? Ну? И без заявления. А теперь вам не как раньше куда хочешь. И уволили вас. А на ваше пригретое место по всем частям новая докторша обозначилась. Так что — как говорится. И все замолчали, только слышно было, как из-за высокого забора скулит пёс Валидол.

Глава 31

Вдруг толпа расступилась, образовав в центре овальную площадку. Анна Карловна как-то оказалась притиснутой к пожарному щиту, а из калитки бывшего её (вдумайтесь!) дома выходила Гёгурчун, стряхнув с шикарных, упругими кольцами вьющихся черных волос, белую накрахмаленную тюбетейку. Толик, давно смекнувший, что дело — дрянь, спрятался в больничном гараже в груде ветоши и ржавых болтов. Неслышимый невооруженным ухом оркестрик тем временем исполнял тему «драка на табачной фабрике» из оперы Бизе «Кармен». Фламенко тут вряд ли бы оценили, потому драка завязалась самая обычная, бабья, русская. С воплями, с взвизгами, оскорблениями личности, намеками на профнепригодность, ну, и по Козлу Толику, конечно прошлись. Он меня любит! Он тебя не любит! Да ты кто такая? А ты-то сама кто такая? Я ему жена законная! Была бы законная, по чужим мужикам не шлялась бы… Короче — весь стандартный набор. А могли бы, скажем, и о волатильности рубля покричать, о выставке Айвазовского. Никакой культуры у нас еще нет. Когда уже бабский пол подвыдохся, Кобыла, она же Гёгурчун, присела на скамейку, сделанную из утратившей колесики (внук Любочки снял, говорят) каталки, а тут Анна Карловна, изловчившись, наподдала ей из последних, видимо, сил, и сломала палец левой ноги. Вот, ситуация! Анна Карловна лежит, голосит, как сирена (не путать с мифической птицей), а Кобыла так — халатик обдернула, пояском повязалась, потрясла, простите, оборотными сторонами немалых размеров, показала Анне Карловне кукиш и пошла. Прям в домик Анны Карловны. Тут общество раскололось, и большинством решило — набить Толяну морду. А дом спалить, чтоб — никому. А как? Так. Пока пошли за вином — не трезвыми же биться? Анну Карловну внесли в приемный покой. Ну, покоя там не было, чулан с двумя выходами. И спасло нашу голубушку одно, точнее — один. Пётр Серафимович! Приехал он посмотреть на площадку своего дома строительства, и вновь нашел там скромный котлован размером с чугунную ванну, упавшую туда еще прошлой осенью, и Гришку Петькина, уныло тесавшего бок кривого бревна. Петр Серафимович опять раскричался, довел себя до полного подъема давления, поспешил в медицинский пункт, споткнулся о лежащую на ковровой дорожке Анну Карловну, растрогался до слез, и, погрузив несчастную в машину, повез её в районный центр на предмет просвечивания мизинца лучами рентгена. Тут у них все и завязалось! Там — развязалось, а тут — наоборот. Правда, еще Лизхен несколько омрачала горизонт, но в районной поликлинике её не было…

Глава 32

Пётр Серафимович, возвышаясь над Анной Карловной, как Пётр Первый над верфью, недоумевал в плане дальнейших действий. Анечка, — интимно шептал он ей с высоты своего роста, — я ведь скучал. Да-с. И предпринял кое-какие шаги. В кружок записались? — Анне Карловне было весело. В какой? — Пётр Серафимович дернулся, увидев вдали мужчину в грязно-белом халате. Авиамоделирования! — Анна Карловна расхохоталась бы… но тут её пронзила мысль о домике, Толике, автомобиле Жигули и Гёгурчун. Делайте мне рентген! Я — медицинский работник — Анна Карловна крикнула в глубины коридора. Вышел смуглый бородатый мужик, чей бритый наголо череп пересекал алый вспухший шрам. Мужик жестом показал — неси, и они с Петром Серафимовичем — понесли. Пэрэлом! Гыпс. Ланыгет. Господи! — ужаснулся Пётр Серафимович, — из-за пальца? Хирург посмотрел на него неодобрительно и произнес гортанно фразу на незнакомом языке. Анна Карловна захлопала в ладоши, — со смещением! Ура! И костыли! Что он вам сказал? — Пётр Серафимович вертел в руках серый снимок с бледными полосами, — прям Мунк какой-то! Откуда я знаю? — Анна Карловна хотела гипсоваться, — по-моему, он говорил по-дагестански, но — «crus fractum est mota et sinistri pedis subluxation», это же и так понятно! Аптэк иди, — хирург сделал ленинский жест и задал направление походу.

Загипсованная аж до подмышек Анна Карловна сияла. Пётр Серафимович в приступе влюбленности так расщедрился, что слегка трезвая медсестра, получив пару сотенных в нагрудный карман, и все норовившая загипсовать самого Серафимовича, вдруг признала Анну Карловну, дравшую зуб ее деверю и упаковала её, как свадебный торт. ДорОгой Пётр Серафимович вкратце изложил диспозицию. Я подумал, — сказал он значительно, и теплая женская радость разлилась в груди Анны Карловны, — я подумал, Аня… ты должна разорвать всякие сношения с этим вурдалаком! Ой, — сказала Анна Карловна и почесала свою шикарную белую ногу. Да-да! Анна! Он пил! Твою кровь! Теперь, когда ты обретешь свободу, мы объединим участки, снесем твой старый дом и выстроим новый. Баню, я думаю, мы оставим. Дальнейшие суждения нашего Манилова касались межевания участков, посадки яблонь с корневой системой, устойчивой к залеганию грунтовых вод и прочей ерунде. Анна Карловна помялась — знаешь… проблема в одном. Дом как бы казенный. И земля — казенная. Как??? — Петр Серафимович резко дернул руль вправо и они сели на пузо в милое болотце. — Это все — не ТВОЕ? Ну… это меняет дело! — зловеще сказал он.- Нужно звонить Марку Эдуардовичу! И — немедля!