Свободу медведям - Джон Ирвинг

Он постучал о стенку сарая (ожидая, что я собираюсь его чем-нибудь угостить), но когда я показал ему, что у меня ничего нет, он с негодованием вышел из своего жилища. Лунный свет отражался от пандуса; его яйца покачивались, просвечиваясь насквозь стробоскопическим светоэффектом сияющей луны.

Об их размерах следует сказать отдельно. Не с баскетбольные мячи — это преувеличение, разумеется. Но побольше, чем мяч для игры в софтбол, — честное слово! И больше, чем слоновьи, совсем недавно привлекшие мое внимание. Они были с волейбольные мячи, только слишком тяжелые, чтобы выглядеть безупречно круглыми. Волейбольные, только оттянутые вниз, словно из них слегка выпустили воздух — небольшие вмятины в тех местах, где шар опал от недостатка воздуха. Я подошел так близко, как только мог, чтобы видеть, что они болтаются в длинном, опавшем кожаном мешочке и что кое-где они покрыты струпьями — из-за того, я уверен, что в трущобах бедного сернобыка полно навоза.

Представьте себе: сернобык был рожден в Хитзингерском зоопарке! Подвергнут идеологической обработке! Он считает, что его яйца предназначены лишь для того, чтобы волочить их за собой! Ему никогда ни о чем таком не говорили; он, видно, понятия не имеет, что делать с дамами.

И тогда я подумал: «Почему здесь поблизости нет какой-нибудь самки, горной козы или опытной антилопы гну, которые могли бы показать несчастному сернобыку, что ему делать с его волейбольными шарами».

Я убежден: его семенники такого внушительного размера исключительно от воздержания!

Так что, на всякий случай, я заглянул в соседние загоны, в надежде отыскать даму, которая могла бы просветить наивного и апатичного сернобыка. Но это оказалось не так-то просто. Коза была слишком мала и легкомысленна — она не доставила бы нашему сернобыку ничего, кроме разочарования. Мне показалось, что белохвостая антилопа гну слишком уж волосата, миссис серая антилопа выглядела до абсурда девственной, малая куду[17]едва ли могла что-то предложить, у оленихи слишком узкий крестец; а у самок антилопы гну — борода. Во всем Хитзингерском зоопарке не нашлось бы никого более подходящего, чем ласковая мадам корова.

Так я и решил. Вместо того чтобы соблазнять сернобыка похотливой ламой, будем надеяться на кое-что получше после освобождения: на то, что сернобык сбежит на пастбища в долины Дуная и будет наскакивать на царственных коров и повелевать потрясенным и благоговеющим стадом.

Это придало мне отваги, и я прокрался мимо Жилища Мелких Млекопитающих.

О. Шратт находился где-то на задворках лабиринта — по-прежнему скрипя дверьми и скользя стеклянной задвижкой.

Но, наряду с производимыми обычно О. Шраттом звуками, я услышал у открытых дверей какой-то новый звук — это О. Шратт будил своих подопечных; слышалось шарканье и стук когтей о стекло.

И как только я решил, что это прелюдия к неожиданному появлению самого О. Шратта, к его ударному броску из открытой двери — как раз когда я свернул с дорожки и ретировался в свое укрытие, — я услышал скорбный вопль, донесшийся из какого-то дальнего прохода в лабиринтах Жилища Мелких Млекопитающих. Вопль, оборвавшийся на высоте, как если бы О. Шратт широко распахнул дверь у несчастного животного, которому приснился кошмар, а потом захлопнул столь же резко, как и распахнул, — опасаясь, вероятно, быть втянутым в этот звериный сон.

Но вопль оказался заразительным. И все Жилище Мелких Млекопитающих заныло и застонало. О, крики разрывали воздух и снова стихали, приглушенные, но не исчезали совсем. Как если бы некий поезд стремительно промчался мимо в неизвестном направлении. Вопль испуганных животных ударил меня, словно хлыст извозчика; вопль на мгновение повис, будто жгучий след от веревки на шее после того, как извозчик хлестнул тебя и умчался прочь.

Я нашарил руками дорогу через ближайшую канаву и вполз в свое убежище, сдерживая дыхание.

Когда я наконец выдохнул, я услышал вокруг себя тысячи выдохов, и тут до меня дошло, что весь зоопарк снова проснулся.

В воскресенье 26 октября 1941 года семья Сливница сочла Вратно Явотника достаточно подготовленным для встречи с Готтлибом Ватом, имевшим привычку устраивать по воскресеньям свидания.

По воскресеньям у дивизиона разведчиков был выходной. На улице Смартин перед квартирами соединения «Балканы-4» не выставлялось никакой охраны, как и возле мотоциклетного гаража, располагавшегося почти кварталом ниже по той же улице, откуда открывался вид на берег реки Мислинья.

Воскресенье было днем, когда Ват не спеша завтракал со своей сербской любовницей, которую он открыто поселил в находившейся на полпути между бараками соединения «Балканы-4» и гаражом квартире. Каждое воскресенье утром Ват, облаченный в халат и незашнурованные ботинки, торопливо пересекал улицу Смартин, держа под мышкой форму, — это был единственный день недели, когда он не надевал и не держал в руках мотоциклетный шлем. От квартиры сербки у него имелись собственные ключи. И вся улица Смартин наблюдала, как Ват входил внутрь.

Время от времени кто-нибудь из мотоциклистов назначался дежурным связным на воскресенье. В таком случае один из мотоциклов «NSU» модели с боковым клапаном и коляской, объемом 600 кубических сантиметров, стоял припаркованным перед бараками. В противном случае все мотоциклы запирались в гараже ниже по улице.

Но у Вата был ключ и от гаража. Он покидал любовницу ближе к вечеру и шел в гараж к своим мотоциклам, входил внутрь аккуратно одетым — на этот раз в форму и держа под мышкой халат. Тут он возился до наступления темноты. Он заводил мотоцикл, что-то прилаживал, подтягивал, подпрыгивал на сиденье, иногда оставлял на рулях маленькие записки — заявляя об обнаруженных им неполадках, о плачевном результате своих попыток устранить их, иногда грозя мотоциклистам наказанием за столь небрежное обращение.

Затем он раскрывал дверь гаража, чтобы проветрить помещение от выхлопных газов перед аудиенцией, в основном для детишек, стоявших у входа в гараж и издававших тарахтящие звуки. Он позволял им садиться в мотоциклетную коляску, но только не в ту, что могла бы опрокинуться и придавить ребенка. Готтлиб приносил от сербки печенье и съедал его вместе с детьми, перед тем как запереть гараж. Но тех детей, которые воровали — даже если только значок, — он никогда больше не впускал в гараж. Каким-то образам Ват всегда знал, кто и что украл.

Готтлиб Ват представлял собой суховатого, жилистого мужчину почти без бедер, с откинутой назад спиной и не гнущимися при резких движениях членами; у него была дерганая, неровная походка, как если бы лишенные гибкости члены причиняли ему боль при ходьбе. Возможно, что и причиняли. В разные времена Готтлиб ломал себе все пальцы на руках и частично на ногах, оба запястья и обе лодыжки, один раз ногу и один раз локоть, почти все ребра с левой стороны, раз челюсть, дважды нос и трижды впалую левую щеку — но ни разу правую. Ват никогда не участвовал в гонках, но он испытывал сам все гоночные мотоциклы и устранял неполадки. Все неполадки в мотоцикле устранялись только Готтлибом Ватом. Представьте себе картину: бедный Ват, придавленный мотоциклом при испытании какой-нибудь новой модели, рукоятка переднего тормоза вонзилась в руку, по груди хлещет бензин, рукоятка переключения скоростей впилась в бедро, потом рабочие стаскивают с него этого монстра. Ват произносит: «Да, я бы сказал, что тут явно отсутствует задняя подвеска, и нам придется укрепить перекладину вилки спереди, если мы вообще собираемся оставлять подвеску».