Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других - Франсина-Доминик Лиштенан

Весной 1749 года Елизавета сделала первый шаг, чтобы загладить былые разногласия со Швецией, а йотом и сама возобновила дружеские излияния в адрес короля Фредрика I и его наследника. Бестужев был в ярости. За несколько месяцев, прошедших после переговоров в Экс-ла-Шапель, царица заставила его намучиться вдоволь. Она больше не принимала с закрытыми глазами любые его рекомендации о повышении кого-либо по служебной лестнице, капризничала, не всегда соглашалась поставить свою подпись, демонстративно оказывала внимание Петру Шувалову, ставшему всесильным в том, что касалось внутренних дел страны. В один прекрасный день она резко заметила канцлеру, что дела Сената не в его компетенции, а чуть позже выразила желание, чтобы великий князь участвовал в сенатских заседаниях, чем усилила политический вес своего племянника. Все это рождало у Версаля и Потсдама новые надежды, они делились между собой подобными сведениями, вникая в детали затруднений, постигающих «того, кому лучше бы и на свет не родиться», как говорилось в одном из приватных посланий.

Оспариваемый тремя силами (Швецией, Данией и Россией), каждая из которых имела кое-какие права, Шлезвиг-Голштейн тем не менее оставался по преимуществу козырем в игре, средством шантажа как для самих заинтересованных сторон, так и для их покровителей — Парижа, Берлина, Лондона. Датский король Фредерик V был готов на все, только бы заполучить эту собственность с гарантией. Чтобы этого добиться, он вздумал вооруженной рукой отбить у короля Швеции долю этих земель, состоящую в его владении, и прихватить Готторп, наследие русского великого князя. Цель состояла в том, чтобы раздвинуть пределы Дании в собственном смысле слова, присоединив к ней часть Норвегии и Шлезвиг-Гол штейна, чтобы затем с позиции силы объявить себя гарантом мира на севере континента. В конечном счете разводить мелочную торговлю вокруг голштейнского вопроса значило ослаблять позиции наследников Фредрика I и Елизаветы Петровны, науськивая одного кузена па другого. На исходе 1740-х годов давление со стороны Фредерика V так усилилось, что Швеции волей-неволей пришлось напомнить Елизавете об условиях договора в Або, согласно которым долг повелевал ей вмешаться. Императрица не замедлила выразить согласие: она рассматривала Голштейн как часть, чтобы не сказать провинцию, своей империи; следовательно, если датчане вторгнутся в ее владения, им надобно ожидать отпора.

Бестужев запаниковал: такое противодействие планам союзников Британии, вплоть до военной угрозы, — все это ставило под удар и получаемые им значительные взятки, и мимолетные субсидии, поступающие из Лондона! Ему удалось отговорить Фредерика V от всякого вооруженного нападения, нашептав ему новый план: исподволь внушить Петру, чтобы тот отказался от шлезвиг-голштейнского наследства взамен на Дельменхорст и Ольденбург, вошедшие в состав Швеции с 1667 года по трактату о личной унии. Но как склонить к такому компромиссу великого князя, исполненного наследственной ненависти к этой стране? Он же отвергает любые уступки, невзирая на то что Копенгаген предлагал ему весьма значительные суммы, которые для обремененного долгами малого двора были бы немыслимой роскошью. Фредерик V по наущению своего хитроумного министра иностранных дел Шулена остановил свой выбор на Адольфе Фридрихе (Адольф Фредрик в шведской транскрипции). Швеция, охваченная распрей между партиями «шляп» и «колпаков», стояла на пороге гражданской войны; Фредрик I, оказавшись в тупике, ломал голову, заключить ли ему новый союз с восточным соседом при всех его экспансионистских замашках, благо договор в Або уже связывает их, или обратить взор на запад, на скандинавского соседа-соперника — Данию, что так и норовит захапать стратегически важные территории. Послушавшись доброго совета Версаля, Фредрик I отдал предпочтение второму — приняв сторону кузена, старинного своего недруга. В августе 1749 года оборонительный союз между Данией и Швецией был подписан, наследный принц Адольф Фредрнк полностью отказывался от притязаний на Голштейн, зато получат Дельменхорст и Ольденбург. Обещание, полное глубокого смысла, ведь потенциальный наследник, великий князь Петр, все еще ire имеет потомства, то есть после кончины оного лица Швеция получит все его добро и еще при жизни уступит это наследство Фредерику V. Спекуляции на слабом здоровье племянника Елизаветы, на его неспособности иметь детей, а то и на его возможной отставке позволяли предположить такое перераспределение земель. От русских договор скрывали вплоть до апреля 1750 года. Бестужева эти переговоры едва не прикончили. Вопреки своим опасениям он рассчитывал все-таки, что Дания пошлет свои войска, чтобы принудить Швецию уступить ей эти владения: в этом ему виделось единственное средство ослабить своего соседа и подорвать позиции Франции на севере. Отныне же Петербург оказался один против двух королей, так некстати склонных прислушиваться к мнению Людовика XV, который с недавних пор выказывал себя весьма щедрым на субсидии. Канцлер снова, уже далеко не впервые, попал впросак — не будет ли этот последний промах стоить ему поста? Его политика зашла в тупик. Он стал неуловим, уклонялся от бесед, пристрастился к водке, в разговоре все чаще запинался — тактика, помогающая в затруднительные моменты собраться с мыслями.

Тут в эту северную чехарду вмешался решающий персонаж: граф Линар, начиная с января 1750 года датский посол при петербургском дворе. Он получил указания не давать заглохнуть территориальным переговорам, пустыми обещаниями морочить голову великому князю и способствовать разладу между Россией и Швецией, чтобы вернее завладеть голштейнскими землями. Ему было приказано делать уступки, но мелкие. Так Петр одержал свою первую дипломатическую победу (искусственную, обманчивую), подписав в октябре 1750 года с Фредериком V конвенцию, согласно которой Дания выдавала ему его дезертиров. Бестужеву оставалось только скрипеть зубами.

Императрица тщательно следила, чтобы ни в малой степени не оказывать давления на своего племянника. Она л ишь мягко поддерживала его — участь своих земель решал он один и сам отвечал за двусторонние переговоры. В противоположность легенде о слабоумном царевиче, лукаво сочиненной Екатериной II в ее «Мемуарах», переговоры показали, что Петр был способен держаться стойко, свои территориальные притязания он отстаивал упорно. И умел занять выжидательную позицию, предоставляя противникам выдвигать свои предложения, — Трубецкой, Ушаков, Петр Шувалов, а за ними и пруссаки Гольц и Варендорф очень одобряли и тактично поддерживали его, убеждая сохранять терпение.

На протяжении 1750-х годов Петр показал себя достойным продолжателем политики своих предков. Он не позволял сбить себя с толку ни плутнями канцлера, ни проделками собственных министров. Чем упорнее собеседники навязывали ему те или иные конвенции либо трактаты, тем сильнее он противился, скажем, о посредничестве России в распре между Килем и Копенгагеном даже слушать не захотел. Пехлину, начальнику петербургской канцелярии, занятой голштейнскими делами, он запретил принимать письма как от Динара, так и от Бестужева. Елизавета восторгалась такими проявлениями силы характера и обещала Петру всяческую поддержку.

Между тем государственный канцлер создал в коллегии иностранных дел новую группировку, объединившую Ли-нара, Пехлина, Черкасова и Чоглокова, во имя защиты интересов Фредерика V. В конечном счете речь шла не о землях великого князя (в глазах Бестужева это была смехотворная мелочь), а о самом существовании двух голштейнских герцогов на тронах Швеции и России, а также на бесценной дружбе с Данией, союзницей Георга II, снабжающего канцлера презренным металлом. Владения Петра, по своим размерам незначительные, хотя, конечно, в стратегическом смысле расположенные удачно, но дурно управляемые, обнищавшие, не должны стать решающим фактором, перевесив нужды империи, для которой договоренности с Копенгагеном сохраняют свою первостепенную важность. Однако Елизавета, а по такому случаю и ее племянник заодно, смотрели на ситуацию по-иному: они хотели располагать в империи «опорным пунктом» и вернуться к политике Петра Великого с намерением влиять на германские дела. Поэтому в марте 1751 года великий князь Петр напрочь прервал переговоры с датским посланцем; Пехлин, наделенный в самом начале широкими полномочиями, получил приказ более не отвечать на письма из Копенгагена и мало-помалу был вытеснен из кабинета министров. Великий князь воспринимал как предательство талант своего представителя при русском дворе мыслить конструктивно, поддерживать диалог с датским посланником, с Бестужевым и даже с императрицей. В мае 1751 года Линар, утомленный упрямством и придирками юного царевича, взял назад все предложения датского короля касательно обмена герцогскими владениями. Чтобы поддержать прежние договоренности и спасти собственные интересы, государственный канцлер скрепя сердце предложил Фредерику V способы оккупировать в скором времени германские владения великого князя! Он даже осмелился гарантировать ему в случае подобного демарша нейтралитет царицы и поддержку Сената. Чтобы канцлер рекомендовал чужеземной державе силой захватить земли престолонаследника — такого даже в России еще не бывало! Тут стало очевидно и уже всем бросалось в глаза, что его стратегия благоприятствует союзным державам в ущерб собственности империи (пусть косвенно). Романовы воспротивились, Елизавета открыто встала на сторону племянника, одобрив все его решения. Фредерик V, придя в ужас, отклонил предложения государственного канцлера, ведь в противном случае он, чего доброго, развязал бы новую войну, причем без права рассчитывать на поддержку союзной Англии. Георг явно остерегся бы ввязываться в конфликт, ведь это означало бы нападение на Российскую империю.