Мельмот - Сара Перри

– Что вы хотите? Зачем вы меня позвали?

А по-английски он говорит хорошо.

– Я хочу вам кое-что рассказать, – ответил он и вдруг разрыдался. Подвывал, всхлипывал, вытирал нос рукой, в итоге случайно сковырнул одну из своих болячек, и на этом месте на коже осталось воспаленное красное пятно. Потом он повторил: – Я хочу вам кое-что рассказать, не уходите, пожалуйста.

Я решила, что он меня с кем-то спутал. Иногда люди принимают меня за мальчика, потому что у меня короткие волосы и я не ношу платья.

– Мы с вами не знакомы, – пояснила я. – Я всего лишь Анна Марни из Лондона, а не какая-то важная персона. Мы никогда не встречались.

Он сказал, что его зовут Исимсиз и что он ждал встречи со мной пятнадцать лет, и воскликнул:

– Аллах милосердный послал вас ко мне!

Конечно, никакого Бога не существует, а если бы и существовал, зачем ему меня посылать?

– Это потому, что я вас сфотографировала? – спросила я. – Это ничего не значит. Я все подряд фотографирую. Мне больше нечем заняться.

Он хотел что-то ответить, но осекся, его жуткие глаза вдруг расширились, и он закричал. Тут я осознала, что раньше никогда не слышала настоящего крика. Сестренка, конечно, вопит, когда ей не удается получить желаемое и она выходит из себя, но его крик – это было нечто совсем другое. Потом он заскреб пальцами по стене, будто надеялся, что в ней откроется дыра и поглотит его, и забормотал: «Смотрите, смотрите, смотрите!» Я присмотрелась и поняла, что он указывает прямо на мое окно.

– Вы ее видите? – спросил он.

Сначала я ничего не видела, но потом, наверное, меня ослепило солнце, потому что мне померещилось нечто очень странное. Это был не человек. Это была и не тень. Это было что-то похожее на рой мух – большая фигура, состоящая из множества мелких быстро-быстро движущихся черных точек. Я моргнула, и видение пропало – остался только нищий, съежившийся у моих ног, как ворох грязной белой одежды. Он что-то забормотал о том, как пытался меня найти, но я попятилась – почему-то меня затошнило и стало страшно. Я знала, что в окне ничего не было, это все мне почудилось из-за боли в голове, из-за жары, из-за воплей этого человека, – но вспомнила, что сестра в комнате совсем одна. Мне нужно было увидеть ее и убедиться, что с ней все в порядке, и я бросилась через дорогу.

Конечно же, едва войдя в дом, я услышала, как сестренка напевает под звуки граммофона, а Сальма на кухне вытаскивает из духовки хлеб, и поняла, что повела себя как дура. Сальма увидела, что я пришла, и принялась меня отчитывать.

– Нечего разговаривать с этим старым дураком, – сказала она. – И не трогайте его. Бог знает, какую гадость от него можно подхватить.

– Откуда он? – спросила я. – Он египтянин? Он говорит, что его зовут Исимсиз.

– Это не имя, – ответила она. – Это турецкое слово, которое значит «безымянный». Может, когда-то у него и было имя, но он его больше не помнит.

Я села на плетеный стул в углу и, глядя, как она замешивает тесто, попросила:

– Расскажи мне о нем.

– Во время войны он попал в плен к англичанам, – начала Сальма. – Его держали в лагерях вместе с турецкими солдатами. Я их помню. Скучающие, несчастные люди в фесках, которые просили дать им что-нибудь почитать. Англичане ничего не понимали в еде, и кормили их очень плохо. У них у всех развилась пеллагра – видели его руку?

Я сказала, что это выглядит как грибок, и она подхватила:

– Да, как древесная кора, даже не похоже на человеческую кожу. Единственный доктор в лагере был армянином, и Исимсиз не давал ему к себе притронуться, так что… – Она пожала плечами. Сняла передник, взяла мое лицо в ладони и произнесла: – Не тратьте на него свое сочувствие, Анна. Его заслуживают другие люди. Заметили, какие у него выцветшие глаза? Может, он слишком много времени провел в пустыне. А может, причина в чем-то другом. – И она снова дернула плечом. Она это как-то совершенно по-особому делает.

Я слышала, как наверху поет сестренка. Я спросила:

– Кто-нибудь заходил сегодня в дом? Кто-то был в моей комнате?

Она посмотрела на меня как на ненормальную:

– Никто не заходил, только Фатима принесла муку, но она ничего не рассказывала. Разве она хоть когда-нибудь что-нибудь рассказывает?

23 мая, суббота

Я сижу за столом. На улице так темно, будто во всем Каире выключили свет. Я хочу обернуться, но не могу, потому что тогда увижу, что кто-то сидит на моей кровати и терпеливо ждет. Я слышу какой-то шорох – может, это просто ручка шуршит по бумаге, а может, длинные черные одежды шелестят по полу…

Вчера я проснулась и поняла, что меня мучает чувство вины. Этот Исимсиз – всего лишь сумасшедший старик, он даже денег от меня не хотел, а я от него убежала. Все эти годы я думала, что я совсем другая – не жеманная англичаночка, которая годится только на то, чтобы принимать ухаживания мужчин и нянчить детей, а смелая личность, готовая посмотреть миру прямо в глаза, – но тут мир подошел ко мне слишком близко, и я сбежала. Так что, выпив кофе, я попросила у Сальмы тарелку фул медамес[22] и немного хлеба, который она испекла, и отправилась через дорогу, чтобы дать все это нищему. Он сидел на том же месте, где и всегда. Увидев меня, подставил жестяную миску и, ни слова не говоря, проглотил все, что я принесла.

– Что вы хотели мне рассказать? – спросила я.

– Я знал, что вы придете, – ответил он. – Разве Аллах не милосерден к тем, кто больше всех нуждается в милосердии?

Он взял мою руку и поцеловал. Губы у него были мокрые от слез и от маслин, но я не отпрянула. Он поднялся с трудом, пошатываясь, как новорожденное животное, и я подумала, что его скрытые под одеждой ноги, может быть, так же испещрены шрамами и переломаны, как и руки.

– Идемте со мной, – сказал он.

Я вспомнила о сестренке, маме и па. Представила их лица, так похожие на мое собственное, и их образ жизни, подражать которому не хочу. И согласилась:

– Хорошо, идемте.

Он повел меня по улице Эмад Эль-Дина. Лязг трамваев сразу напомнил мне Лондон. По сторонам тянулись здания с белыми балконами, расписанные прямо по штукатурке арабскими лозунгами и обклеенные яркими цветными плакатами, и газетные киоски. Я видела пустую тележку, из которой выпрягли осла, а в нескольких ярдах от нее – «форд» с заведенным мотором; на заднем сиденье красила губы женщина. Вдоль дороги расположились торговцы корзинами, на террасах были натянуты навесы от солнца, а в конце улицы возвышался бело-золотой минарет. Я заглянула в кафе с зеленым кафельным полом, где сидели мужчины в серых костюмах и читали какие-то документы на фирменных бланках. Мимо прошли две девушки с сигаретами с таким же запахом, как у тех, что иногда курит Лу. Я чувствовала себя счастливой – а ведь думала, что уже забыла, каково это, – потому что вокруг кипела та самая жизнь, которая, как мне прежде казалось, осталась в прошлом. Самая обычная жизнь бедняков и богачей.