Мельмот - Сара Перри

Исимсиз свернул в узкий переулок с одним-единственным зданием. Это было кафе, совершенно пустое, если не считать стоявшего у серебряного электрического кофейника молодого человека. Он не выразил никакого удивления при виде нищего и англичанки и принес нам кофе на медном подносе. Я выпила все до конца, пока на дне чашки не осталась только гуща, и тогда Исимсиз сказал:

– Вы запишете все, что я вам сейчас расскажу, и назовете это «Свидетельством Безымянного и Хассана». А поскольку Аллах милосерднее всего к тем, кто больше всех нуждается в милосердии, то я, лишенный имени, могу по Его воле наконец лишиться и жизни – на что же еще мне надеяться?

И он начал свой рассказ. Но я была как в дурмане – не могу припомнить ничего из того, что тогда происходило. Я не помню ни его слов, ни того, говорила ли что-то сама, ни того, заходил ли в кафе кто-нибудь еще. Я не помню ничего вплоть до того момента, как проснулась в собственной постели, – это было час назад, – а проснувшись, почувствовала себя наполненной. До этого я была пустым сосудом, который громко звенит, если щелкнуть по нему, а теперь я полна, и эту боль и тяжесть я буду ощущать до конца своих дней. Я лежала в темноте и вдруг, увидев у себя на столе стопку чистой бумаги и папину ручку, поняла, что мне ничего не остается, кроме как записать все то, чем наполнил меня Исимсиз…

Свидетельство Безымянного и Хассана

Он родился в 1890 году в Константинополе, в небогатой семье. Алтан Шакир, его отец, был портным: он шил костюмы из льна и тонкого черного сукна на дому, в отведенной под мастерскую комнате, целыми днями безотрывно просиживая за швейной машинкой. Его брат Хассан был государственным служащим. Братья дружили. Им нравилось общество друг друга, и даже не родись они в одной семье с разницей в полтора года, все равно старались бы проводить время вместе. Они были похожи внешне, оба добросовестно выполняли поручения, оба преклонялись перед правилами, оба даже не то чтобы не любили – просто терпеть не могли музыку. Все трое были черноволосы и черноглазы, и их изящные розовые губы выглядели бы по-девичьи, не прячь они их под бородой с ранней молодости. Айсель Шакир, мать братьев, умерла так рано, что они ее не помнили. Они любили и уважали отца, а он учил их играть в шахматы и рассказывал им сказки, которые рассказывают всем детям: про волчицу, что родила десять сыновей, про железный меч Тимура и про Мельмат – женщину, которая наблюдает. Ни Безымянный, ни Хассан так и не женились. Оба были слишком робкими, и обоим казалось, что им – по крайней мере, на тот момент – не нужно ничего сверх уже имеющегося.

В восемнадцать лет Безымянный поступил в какую-то крохотную конторку в крохотном департаменте недалеко от конторы, где работал Хассан. Здесь он научился составлять письма и документы, которые переходили с одного стола на другой и тем самым бесконечно вращали мельчайшие шестеренки государственной машины. По утрам братья вместе ездили на работу на трамвае и вместе возвращались домой, а иногда встречались и в течение дня. Хассан рассказывал младшему брату все, что полагается знать мелкому чиновнику: какова иерархия государственных должностных лиц, как лучше всего распределять время, в каком из ближайших кафе подают хороший крепкий кофе.

Безымянный и Хассан появились на свет под умирающей звездой. Как и все хорошие турецкие мальчики, они знали, в чем состоит их долг в качестве наследников Османской империи. Это их нация рассчитала, как обращается Земля вокруг Солнца, сконструировала часы, которые могли измерять время с точностью до доли минуты, и, к изумлению еще не родившихся историков, написала учебник по хирургии и даже допускала в эту профессию женщин. Но последний из султанов, с опаской наблюдая за происходящим на границах своей империи, счел разумным принять меры, демонстрирующие неполноценность других наций. И вот армянам запретили звонить в колокола воскресным утром, чтобы не раздражать соседей, и строить дома хотя бы на пару сантиметров выше, чем у их турецких соотечественников, которые в конечном итоге имели куда больше прав на эти земли. Кроме того, армяне были обязаны носить туфли и головные уборы красного цвета, греки – черного, евреи – бирюзового. Всем им запрещалось надевать кафтаны с воротниками, шелка или каракулевые манжеты. (В деревнях, скрывающихся за холмами, султана Абдул-Хамида II звали Абдул Проклятый, но об этом Хассан и Безымянный ничего не знали.)

Однажды поздним вечером, когда Безымянный, Хассан и их отец ужинали молодой бараниной, до них донесся звериный вой.

– Что это? – спросил Безымянный.

– Не бойся, – ответил Хассан. – Наверное, собаку трамваем сбило. Скоро она замолчит.

Но вой все продолжался, и спустя некоторое время они услышали крики мальчика, звавшего маму. Хассан положил на стол нож и сказал:

– Посидите здесь. Я посмотрю, что случилось.

Обратно он вернулся весь белый от ярости.

– Это Ашиль, наш сосед, – сообщил он. – Вернулся с войны искалеченным. Ему снесло пол-лица, так что обнажилась челюсть, похожая на кость издохшего в пустыне зверя. Молитесь Аллаху, чтобы он поскорее умер.

– Ужасно, – отозвался их отец Алтан. – Я каждый день молюсь, чтобы они не пришли за вами в ваши департаменты.

И Безымянный увидел, как их отец, человек спокойный, сдержанный и всегда, насколько им было известно, тихий и воспитанный, сплюнул прямо на пол.

– Я видел, что это такое, – продолжал Алтан. – Видел, что происходит, когда стреляют. Слышал рыдания женщин. Я молюсь, чтобы вам удалось этого избежать.

Безымянный и Хассан стали подозрительными и недоверчивыми. Когда на Пасху Ануш Акопян, жившая пятью этажами ниже, принесла им в подарок çörek, плетеный армянский хлеб, и крашеные яйца, Безымянный не впустил ее. «По-моему, так будет лучше, – сказал он отцу, пришивавшему пуговицы к белой льняной рубашке. – Ляжешь со слепым – встанешь кривым[23]». Когда Лоис Грегорян споткнулся о бордюр и сломал ногу, Безымянный и Хассан, которые никогда прежде ни случайно, ни намеренно никому не причиняли боли, засмеялись, пнули упавшего и прошли мимо.

Подозрительность и недоверчивость распространялись в обществе так быстро, словно ими были отравлены воды Босфора. По утрам в трамвае Хассан говорил Безымянному: «Это важно, ты же понимаешь: быть турком – значит наследовать империю. Появление лженаследников грозит империи раздробленностью». Молодежь собиралась в городских кафе и под деревьями на маленьких площадях и образовывала общества, посвященные продвижению османских идеалов. Хассан вступил в «Турецкий очаг». Безымянный вступил в «Силу турок». Они смеялись, играли в шахматы по вечерам и спорили, какое из обществ лучше. В теплую погоду возвращались домой бодрым шагом, а потом шли гулять по Галатскому мосту над бухтой Золотой Рог, здороваясь с друзьями и соседями, и ели сладости в медовом сиропе. «Не забывайте об учебе, – напутствовал их отец, вручая им том под названием “Диван Неджати”[24]. – “Хотя на древе каждый лист – мудрейшая из книг, незнающему не прочесть ни одного листа”. Сражение, происходящее в уме, – это война, которую невозможно выиграть».