Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт - Борис Конофальский

«Молодец Пруфф! Больше они стоять не будут».

Так и случилось, баталия начала пятиться. И колонна, что вот-вот должна была идти отбивать обоз, стала тоже отступать и тоже пятиться, боясь повернуться к кавалеристам спиной.

— Румениге, — спокойно сказал генерал, — скачите, передайте Кленку, пусть потихоньку идёт на мост, если мерзавцы вдруг решат поспешить и повернутся к нему спиной, пусть навалится на них, пусть бьёт быстро. А потом скачите к капитану Пруффу, пусть собирается, мы будем горцев преследовать.

Враг стал отходить по дороге, что вела из города вверх к перевалу. Отступал по широкой улице, меж домов, и лавок, и мастерских спиной вперёд, а силы генерала стали по мосту и вброд переходить реку, чтобы преследовать их. Горцы могли остановиться и встать как вкопанные, перегородив улицу и простояв на ней до темноты. И ландскнехты Кленка, пусть им даже помогали бы все люди Брюнхвальда, не сдвинули бы их с места. Но офицеры горцев правильно полагали, что Эшбахт тут же пошлёт свои другие силы по параллельным улицам и зайдёт к ним во фланги, в тыл. Поэтому они решили выходить из города. И правильно делали.

Волков при встрече выразил своё восхищение фон Реддернауфу, сказав ему, что в этом бою он и его люди были примером всем иным. И тут же приказал кавалеристу попробовать найти проход в городских улицах, чтобы оказаться за спиной у отступающих горцев. И кавалерист тут же поехал искать такой путь.

А враг всё отходил, всё пятился. Шёл в боевых порядках, под барабан, под знамёнами, без криков и суеты. Горцы есть горцы. Тем не менее, они отступали, ощетинившись острым железом, шаг за шагом, шаг за шагом, увозя вверх по дороге переполненные телеги со своими ранеными.

А за ними, так же с пиками и копьями наперевес, наступая им на пятки, шли их извечные враги ландскнехты, тоже в порядке боевом, тоже со знамёнами, тоже под барабаны. Шли за ними, но в бой с ним не вступая. Зачем? Ведь по сторонам от ландскнехтов, и справа, и слева, там, где позволяла ширина улицы, втискивались стрелки, чтобы стрелять и стрелять по врагу с тридцати, а иной раз и с двадцати шагов. Если уж не пушки, так мушкеты и аркебузы будут истязать заносчивых горцев, пока солнце не сядет или пока генерал не отдаст приказа остановиться. Так и будут бить беспощадно, нагло подходя к врагу на два десятка шагов, целясь, чтобы влепить пулю в лицо или в незащищённое бедро, и с удовольствием стреляя. Чтобы вспоминали горные сволочи, как всегда, во все века, резали глотки сдавшимся в плен и добивали раненых. Теперь же каждый выбитый из строя удачным выстрелом раненый горец, если его не успевали подхватить товарищи, падал на мостовую и умирал под ударами алебард, протазанов и двуручных мечей ландскнехтов. При этом ландскнехты ещё и задирали горцев, добив очередного раненого:

— Эй вы, храбрые горные хорьки, вы видели, как я ему разрубил морду?! Аж зенка улетела прочь!

— Эй, ублюдки, остановитесь, вы же хвалились во все времена, что вы никогда не отступаете! А сейчас так убегаете, кривоногие, что нам за вами не поспеть.

— Остановитесь и деритесь, чёртовы трусы!

Но горцы пятились, пятились и молчали, потому как в строю у них был строгий запрет на разговоры и крики. Жара стояла неимоверная. Тяжко было всем. Но люди Волкова хотя бы чувствовали своё превосходство над непобедимым врагом. Это их окрыляло. Но даже им в латах и стёганках от зноя дышать было тяжко, а ещё ведь и идти нужно, идти и держать оружие. Пот из-под шлемов ручьями стекал по лицам и у ландскнехтов, и у горцев. Ландскнехты, наступая, кричали горцам оскорбления, стрелки стреляли, делая секундные остановки и на ходу снова заряжая оружие, а горцы всё молчали, теряли по пути товарищей, оставляя их лежать под башмаками врагов, и лишь смотрели на наседающего врага с ненавистью. И продолжали отступать, и отступать, и отступать.

А день тем временем уже повернул к вечеру. Фон Реддернауф смог выйти во фланг отступавшему противнику, но ничего больше предпринять не успел. Горцы уже выходили из города. Майор мог обойти их и догнать уходившие к перевалу телеги с ранеными, но не поспешил за ними. Волков после спрашивал его о том, так майор говорил, кони, мол, устали, берёг их. Но генералу казалось, что он не хотел пачкать белое оружие в подлом деле убийства раненых. И он его в этом не упрекал, напомнив лишь, что горцы, будь он раненым, его не отпустили бы.

А пехотная баталия врага, выйдя из города, нашла удобное место. Возвышенность у подножия начинавшихся гор. Чуть перестроившись, они накрепко встали там.

— Раздавим их, — говорил капитан Кленк офицерам. — Я так и пойду в лоб, а полковник Брюнхвальд пусть идет к ним по северному склону, там подъём пологий. Перережем свиней.

Волков смотрел на ощетинившегося на пригорке врага, и понимал, что капитан прав, что противник измотан, они и остановились потому, что уже почти не могут идти или чтобы дать телегам с ранеными уйти подальше, но генерал не хотел терять людей, даже десятка. А потери в таком бою были неминуемы.

— Нет, Роха займётся ими, пока Пруфф не подтянет сюда пушки.

— У моих людей почти не осталось зарядов, по одному или по два, — произнёс майор. — Весь порох, что был, пожгли.

— Ну так пошли людей в обоз. А что осталось, расстреляй по сволочам. И будем ждать Пруффа, мне не нужны потери.

И вправду, зарядов у стрелков было мало. И они постреляли по врагу немного и отошли. Вскоре появились кулеврины. Они были легче, и их затащить на гору было проще. Но вот телеги с порохом и ядрами тащились за большими пушками, так что, встав на удобные позиции, кулеврины не сделали ни выстрела. А солнце уже закатывалось за гору. Волков злился из-за этой вечной медлительности артиллеристов, но знал, что ни криком, ни понуканиями телеги и большие пушки в гору не подтолкнешь. А лошади и так из сил выбивались. В общем, пока орудия были привезены, да пока место для них капитан Пруфф сыскал, пока зарядились, солнце почти и зашло. И успели большие пушки выстрелить всего по два раза до темноты. Кулеврины постреляли чуть больше. Как стемнело, горцы стали спускаться с пригорка и уходить на перевал.

Приказа преследовать врага генерал не отдавал. Ни у людей его, ни у лошадей сил больше не было. Даже его конь, дорогой, сильный, выносливый, и тот еле переставлял ноги. Кавалер хотел есть, ведь он только завтракал сегодня, то было ещё до рассвета, и к тому же был давно мучим жаждой. Посему он велел отступать в лагерь, к обозу за мост. И готовить ужин. Сам же велел своим людям взять факела и поехал на то место, где недавно стояла баталия горцев. Там, у подножия горы, в ложбине, они нашли убитых. И Румениге, пересчитав их, сказал:

— Семнадцать человек. Побили их стрелки и артиллеристы.

— Будем считать, что за фон Каренбурга мы поквитались, — произнёс генерал мрачно.

Молодые господа с ним соглашались. Когда он спустился к обозу, сказал Гюнтеру, чтобы шатра тот не разбивал, сегодня он переночует в телеге, и чтобы с ужином не мучались, так как он поест солдатской еды. Денщик тут же подал ему хлеб с толчёным салом и чесноком и пиво. Хлеб с салом был великолепен, хоть хлеб был не очень свеж. А пиво было тёплым и выдохшимся. Но сейчас ему и это было в радость. Пока не пришёл Брюнхвальд и не сказал, что капитан-лейтенант Хайнквист умер от раны.