Вечерний свет - Анатолий Николаевич Курчаткин

когда Евлампьев открыл дверь. В другой, за горлышко, этикеткой назад он держал узкую, длинную пол-литровую бутылку с чайного цвета жидкостью — похоже, что коньяком. Широкое его, немного приплюснутое, как бы вдавленное внутрь лицо было оживленно-веселым.

— Примете, нет, Емельян Аристархыч? Посидеть с вами хочется. А то завтра мне уже чемодан на весы ставить.

Чемодан на весы ставить — это значило, что завтра он улетает. Евлампьев про себя мимолетно улыбнулся с довольством: понял!

— Привет, Григорий, — сказал он, сторонясь,привет! Заходи. — И пошутил, указывая на бутылку:

— Это у тебя как: как пропуск или как отмычка?

— Это-то? — перешагивая через порог и взглялывая на бутылку в руке, спросил Хватков. — Это намек. На закуску.

Евлампьев подал ему руку, и они поздоровались еще раз.

— Днем это ты звонил? — спросил Евлампьсев. — Сказал, что передавать ничего не нужно…

— Я, я, — подтверждающе пробурчал Хватков. — Я позавчера приехал, ну то, ну се… вот, сегодня смог только. А вы, Емельян Аристархыч, телсграмму мою получили?

— Какую телеграмму? — Евлампьев не помнил, чтобы приходила какая-нибудь телеграмма. И понял: — А-а, это ты о поздравительной? Получил, Григорий, получил. Спасибо тебе. Как раз мы за столом снделн, когда грннесли. Спасибо. Не знаю вот только, что с бочкой грибов делать? Грибов-то насобираю, это не проблема. Где бочку взять? И держать опять-таки где?

Хватков захохотал. Смех у него, как и голос, был мягкошершавый н перекатистый, словно бы комкастый, весь слепленный из отдельных кусков.

— Вот. Емельян Аристархлыч, вот! Вот что мне нравится, как вы на такие хохмы реагируете. Что за жизнь без хохм — не жизнь, каторга сплошная, все равно что «МАЗ» у тебя на плечах висит, и жить-то не захочешь. А с хохмой — так и два таких «МАЗа», как пушинку, потащишь.

— Ну и сравнения у тебя, Григорий! — Евлампьев не смог удержать в себе покровительственной улыбки. — С явным, по-моему, преувеличением.

— А я, Емельян Аристархыч, вообще против всяких норм преувеличен. Отец у меня метр шестьдесят девять, мать метр пятьдесят восемь, а я метр восемьдесят два. Отец у меня больше пятьдесят второго не таскал, а я вот год уж как меньше чем в пятьдесят шестой не влезаю.

— Ну ладно, ладно, — похлопал его Евлампьев по жесткому, невидимо бугрящемуся под пиджаком крепкими мышцами предплечью.

— Ладно. Пойдем давай.

Всегда Хватков своим поведением вызывал в нем чувство как бы снисходительной покровительственности. И как он только начальничает в своей мехколонне, ведь это же несколько десятков человек, да каких только характеров, наверно, не понасобрано… однако руководит, управляется, ничего!

Маша с улыбкой ожидания стояла на пороге кухни.

— Здравствуйте, Марь Сергеевна,поклонился на ходу Хватков, подошел, взял Машину руку и поцеловал — с эдакой тяжеловатой, слоновьей грациозностью. — Вот, если не возражаете, — подал он ей затем бутылку.

Бутылка и в самом деле оказалась коньяком.

— Одна-ако! — укоряюще протянула Маша, держа перед собой бутылку обеими руками.

— У нас, Марь Сергеевна, на Севере деньга большая,— провел Хватков рукой в воздухе, как отметая какие-либо возможные возражения. — И пить — так натуралку, а не выжимки из опилок.

Из комнаты громыхал захлебывающимся комментаторским голосом телевизор. Евлампьев прислушался,кажется, кому-то забили гол.

— Ой, погодите!.. — пробормотал он, ни к кому не обращаясь, продолжая прислушиваться, и бросился в комнату. На экране как раз показывали табло, счет изменился, гол и в самом деле забили, но не тем, кому бы хотелось. — Ай-я-я-яй!..— хлопая по щеке ладонью, с сокрушенностью протянул Евлампьев и тут же, как всегда в таких случаях, поймал себя на мыслн, что со стороны, наверно, это очень смешно: выглядит так, будто не уйди он — и гола бы этого не было. Но ннчего он не мог с собой поделать и, поворачиваясь к вошедшему следом за ним в комнату Хваткову, пояснил все с той же сокрушенностью: — Забнли!

— О, а я за беготней своей и забыл совсем, — проходя на середину комнаты, чтобы лучше видеть экран, уже крепко вцепившись в него глазамн, проговорил Хватков.— Сегодня же ннтересный матч! Вы смотрите, Емельян Аристархыч?

— Смотрю, смотрю,— покивал Евлампьев.— Посмотришь тоже?

— Ну, я о чем и хотел просить, — сказал Хватков, пошарил вокруг взглядом, ища, на что сесть, и Евлампьев показал ему на диван.

— Совсем забыл, а такой матч пропускать!..

Маша стояла на пороге с бутылкой в руках и смотрела на Евлампьева с молчаливым осуждением.

— Ну, Маш…— просительно протянул Евлампьев. И добавил уговаривающе: — Ну, немного уже осталось. Да и Григорий тоже…

— Ну-ну. — сказала Маша с расстановкой, повернулась и ушла на кухню.

Евлампьев, смущенно похмыкивая, опустился на диван рядом с Хватковым.

— Чего, прижимает Марь Сергеевна? — шепотом, наклоняясь к нему, но не отрывая глаз от экрана, спросил Хватков.

— Не говори,так же шепотом ответил ему Евлампьев.

— О, да у вас Марь Сергеевна золото. Были еще в ваше время бабы. А сейчас пошли!.. — Хватков прищелкнул языком. — Сил же с ними нету, Емельян Аристархыч, как на духу говорю. Мужик им только как драга какая нужен — чтобы побольше денег загребал, а они бы тряпки себе покупали, дома в мягких креслах сидели да кольца бы на пальцах..

Евлампьев не ответил. Он знал всю историю Хваткова, знал, почему он усхал на Север, и знал по предыдущему опыту, что бессмысленно переубеждать его, говорить, что никогда не бывает виноват один, всегда виноваты оба, и даже если кто-то больше, а кто-то меньше, все равно — оба, только так, всегда, без всяких исключений. Что говорить… человеку уже за тридцать, да порядком, он начал окостеневать в своих представлениях о жизни, о правилах ее… ничего теперь не изменишь.

— Ты что прилетел, Григорнй? — спросил он, — Дела какие?

— Да не, — Хватков досмотрел, чем закончится угловой, хлопнул себя недовольно по ляжке и глянул на Евлампьева. — Просто возможность была, Емельян Аристархыч. Обстановка позволяла — взял без содержания. На парня поглядеть захотелось. Соскучился…

— А, ну это хорошо. Молоден.— Евлампьев, как там, в прихожей, похлопал его по предплечью. Ему и в самом деле непонятно почему стало приятно, что Хватков прилетел только из-за того, чтобы навестить сына. — Молодец, Григорий, молодец.

— Чего — молодец, Емельян Аристархыч? — с какой-то