Солнце в рукаве - Марьяна Романова

– Это возмутительно, – хорошо поставленным голосом сказала она. – Ваша дочь – уникум. Я не знаю, чему ее учили в начальной школе, но она не вынесла ровным счетом ни-че-го. Самая отстающая девочка в классе. К тому же избалованная хамка. На вашем месте я бы поговорила с ней с помощью пучка крапивы.

«На твоем месте я бы заткнулась, а то у тебя изо рта чесноком воняет, – сжав кулаки, подумала Вера Николаевна. – Старая тварь!»

Другие учителя тоже были недовольны Томочкой. А простодушная географичка даже посоветовала перевести ее в другую школу, для сложных детей. И еще по наивности сформулировала это так:

– Там, конечно, жесткие условия… Зато, может, человеком станет… А то смотрите, сейчас она еще маленькая, а потом подрастет – и что? В подоле принесет?.. Ой, Вера Николаевна, вам что, плохо? Валокординчику накапать?

– Не надо, – сквозь зубы ответила та.

Черная соленая пелена застила глаза, а горло словно сжали чьи-то когтистые лапы. Ни вздохнуть, ни выдохнуть. И это было страшно.

Шли годы, Томочке исполнилось четырнадцать. Это была самая красивая девочка в школе, самая живая, смешливая, остроумная. Она была как бокал новогоднего шампанского, в котором танцуют золотистые пузырьки. Сердце пело у Веры, когда она смотрела на дочь – как та смеется, как танцует и поет. К Томиным четырнадцати стало ясно: ученица она нерадивая, невнимательная и несмышленая. Все домашние задания выполняла за дочь Вера – но даже так Томе едва-едва удавалось учиться на троечки.

Вера Николаевна считала: если Бог в одном месте недодал, то в другом – точно отвалил в избытке. Бог же не дурак и любит гармонию. К слову, в Бога она никогда не верила, но в сложившейся ситуации это было неважно. У нее была дочь, очаровательная, медово-сливочная маленькая женщина, с мягкими волосами, каких у самой Веры даже в нежном возрасте не было, с гибкими руками, тонкой талией и оленьими ресницами. Живая кукла, которую ей так нравилось наряжать и баловать и которую впереди ждал – и это было для Веры аксиомой – ошеломляющий успех.

Весь последний школьный год Томочка готовилась поступать во ВГИК или ГИТИС. Подготовка заключалась главным образом в том, что она тренировалась ходить на высоких каблуках и подводить глаза, как Мирей Матье, а репетиторами ее были девочки из ПТУ бытового обслуживания, с которыми она познакомилась во дворе. Нельзя сказать, чтобы Вера Николаевна была в восторге от такой дружбы – девки грубые, курящие, их речь приправлена матерком. Зато они, будущие парикмахерши и маникюрши, взбивали волосы ее дочери в такое воздушное безе, рисовали на ее ногтях такие порочные туберозы, и главное – все это так радовало Томочку, что Вера предпочитала не выпускать переживания за двери своего сердца.

Конечно, никуда Тома не поступила. Провалилась в первом же туре. Возглавлявшая комиссию старая красивая актриса брезгливо поморщилась при виде Томиных кудрей и обтянутых ажурными колготками ног. Басню в ее исполнении даже не дослушали. Она произнесла несколько слов и услышала насмешливое: «Спасибо».

Провал дочери Веру не насторожил. Кто же это поступает в такие институты просто так, с улицы, без всякого блата, с первого раза? Было решено расслабиться и насладиться годом свободы, а следующей весной – вернуться и всех покорить. Тома устроилась на полставки в районную библиотеку и приступила к самозабвенному и почти истерическому прожиганию жизни. У нее появился взрослый женатый любовник, которого она (по наивности, как казалось Вере) называла женихом. Любовник дарил цветы и платья, водил в рестораны и катал на теплоходике по Москве-реке, а потом в их дверь позвонила разъяренная женщина с ночным горшком в руках. Жена, подслушавшая телефонный разговор. На Томочку («Тварь малолетняя!») были вылиты помои.

Год пролетел быстро. Весной Тома снова никуда не поступила, но в этот раз формулировка была более жестока. Полная профессиональная непригодность. Нефотогеничное лицо. Никакого артистизма. Сплошной пафос. Пошлость. Переигрывание.

Тамара плакала, но недолго. Она была перекатиполем и не умела переживать долго. Вся ее жизнь могла показаться беспрерывным движением вперед, но на самом деле была истерическим бегом по кругу. У нее появился новый женатый любовник, а потом еще один. После – был холостой, молодой, перспективный. Вера надеялась, что оказавшаяся никчемной дочь найдет хотя бы пресловутое женское счастье, кого-нибудь родит, немного размордеет, подобреет, успокоится.

И дочь действительно немного размордела, а потом и родила «кого-нибудь» – Надю, тощую крикливую девочку с глазами немного навыкате; только вот предложения выйти замуж ей так и не поступило. Холостой и перспективный обнаружил в себе еврейские корни и срулил в Израиль.

Когда Вера Николаевна впервые поняла – вернее, нашла смелость признаться самой себе, – что ее любимая девочка – пустышка? Избалованное создание, слишком тепличное для борьбы; слишком капризное для того, чтобы держать удар; слишком ленивое, чтобы честно и бесхитростно работать?

Должно быть, это случилось, когда Надя уже ходила в детский сад. До того Вера Николаевна кое-как, но все-таки надеялась. Но ничего не менялось – шло время, а главными реалиями Томочкиной жизни так и оставались любовники, сменяющие один другого. Ей было наплевать на все, кроме поиска, в который она превратила свою жизнь. Со стороны она казалась почти счастливой – такая красивая, всегда идеально причесанная, смешливая, остроумная, моложавая, игривая. Внутри была пустота, о которой мало кто догадывался. На собственного ребенка ей было плевать, и это Веру Николаевну почему-то ранило. Хотя особенной любви к этой новой девочке, совсем не похожей на ту медовую малышку, которой когда-то была дочь, она не испытывала. Не могла себя заставить полюбить, умиляться ею. Но очень боялась, что Тома превратит ее в такой же пустоцвет, каким была сама. Томочка ласкала дочь, а у Веры сердце кровью обливалось, она-то знала, что бывает, когда отдаешься слепой любви.

О, на этот раз она не могла позволить себе выпустить реальность из цепких рук. Честно отмечала каждый недостаток подрастающей девочки, старалась не кормить ее сахарными иллюзиями и учила трезво оценивать свои возможности, которые казались ей ничтожными. Девочка любила шить и что-то там лепетала про текстильный институт, но Вера так живо помнила, как горели глаза ее дочери, когда та представляла себя кинозвездой. «Больше никакой богемы в нашей семье! Ты должна получить нормальную, обычную специальность. Ту, которая тебе подходит!»

Девочка обижалась, сжималась вся, и иногда Вере казалось, что та ее ненавидит, и все никак не могла понять за что?

В середине июля случилось в целом нечто предсказуемое. Мамина вечная мерзлота отступила. Мама познакомилась с мужчиной по имени Павел Антонович, обладателем михалковских усов с проседью, флегматичного темперамента и двух грациозных печальных доберманих, которые его с мамой, собственно, и свели.

Мама гуляла по Фрунзенской набережной. Она всегда любила гулять пешком. Летний воздух был как психоделические кактусы: вдыхаешь – и краски становятся ярче, голоса – громче, мысли – глубже.