Солнце в рукаве - Марьяна Романова

Незнакомая черная собака подбежала к маме и ткнулась носом в подол ее желтого плаща. В другой день это, возможно, ее бы разозлило – и порода «серьезная», а бегает без намордника, и плащ испачкала, а химчистка дорогая. Но дурманный июльский воздух возымел эффект: она просто положила ладонь между нежных собачьих ушей и рассмеялась.

– Ну что же ты, дурень? Бегаешь тут один. А вдруг машина?

– Это девочка, – сказал подбежавший рослый мужчина. – Грета.

На поводке у него был еще один доберман. Тоже девочка, Соня. У нее была течка, поэтому ей не разрешали свободно бегать. Она была в смешных мужских трусах, красных, полосатых, как у рисованного алкоголика из журнала «Крокодил».

Павел Антонович любил доберманих, как детей. Больше у него никого не было. Жена умерла почти десять лет назад – меланома; полгода носил фрукты в онкодиспансер, продал машину и вручил деньги какому-то ушлому башкирскому предсказателю, который тряс шаманским бубном над черно-белой фотографией жены. Жена на фотографии была молодой и легкомысленной, в синтетическом голубом платье. То есть это только Павел Антонович помнил, что платье – голубое. Шаман кинематографично выпучивал глаза и что-то бормотал над подрагивающим огоньком церковной свечи. Павел чувствовал себя дурак-дураком. Но не уйдешь же просто так. Деньги уже отданы, восемь тысяч долларов.

Ничего не помогло.

Хоронил как в тумане, потом уехал в пансионат на Валдай – в квартире было тошно, разбирать вещи жены не было сил и помочь некому – и там пробовал утопиться. Это казалось правильным, но не хватило сил. Оказывается, это непросто – вдохнуть под водой. Вечерами он много пил, преимущественно дешевый коньяк. Санаторные врачи смотрели на него презрительно. Павел Антонович обрастал щетиной и начинал попахивать камамбером и сыростью. Из пансионата вернулся не посвежевшим, а словно поросшим склизким мхом.

Впрочем, коньячный туман все-таки пошел на пользу. Пьяным было просто складывать в купленную на вьетнамском рынке клетчатую сумку то, что напоминало о жене. Книги, платье, вышивание и даже коробка с ее любимым травяным чаем, – все было аккуратно сложено в сумку и оставлено на пороге какой-то церкви.

А когда квартира опустела, ему как-то полегчало. Он начал обживаться в одиночестве – понемножечку.

У них был взрослый сын – но как будто ненастоящий. Формальность, дающая право, если кто-то спросит: «А у вас есть сын?» – ответить: «Есть». Сын был фотокарточкой и голосом в телефонной трубке. Он давно жил в Америке, в городке Портленд, с женой и детьми, которые по-русски ничего не понимали. Как и многие эмигранты в стрессе, сын стал русофобом. Павлу Антоновичу казалось, что это защитная реакция. А сын был уверен, что Америка – рай. Каждую вторую субботу месяца они по этому поводу вяло переругивались. Сын ни разу не пригласил родителей в гости. И даже не приехал на похороны матери.

Так и плыл Павел Антонович по течению. К одиночеству с годами привык. Записался в библиотеку, научился сносно готовить, своими руками сделал в квартире ремонт, завел собак. И даже ежемесячные перебранки с сыном с годами научился воспринимать как благодать.

И вдруг – женщина на набережной, смешливая и ласковая, в желтом плаще. Играет с его собаками, по-свойски чешет их за шелковыми ушами. А те и рады – улыбаются ей по-своему, по-собачьи, и пытаются поставить лапы на грудь.

Сложилось все как-то быстро. Приглашение в кофейню – заказали по фруктовому салату и сначала один чайник пуэра на двоих, а потом, когда стало понятно, что вместе – хорошо, еще и мартини с консервированной вишней. Женщина так заразительно смеялась, что и Павел Антонович неожиданно для себя самого заулыбался, приосанился, начал выдавать полузабытые шутки. Они проговорили четыре с половиной часа. На следующий вечер вместе смотрели фильм – никто из них не запомнил, какой именно, потому что на пятнадцатой минуте пахнущая духами «Ангел» белокурая голова опустилась на его плечо, а потом как-то само собою вышло, что они начали целоваться, и это было одновременно очень глупо и очень здорово. Еще через несколько дней женщина впервые вошла в его дом, и в законсервированной квартире словно началась весна. Ее ужаснула казенная атмосфера и пыль. Впрочем, это не помешало ей не только принять приглашение остаться на ночь, но и даже это самое приглашение спровоцировать.

Она была обычной немолодой женщиной – с легким варикозом, суховатой шеей, бледным валиком жира на животе и осенними желтеющими пятками, и весь вечер Павел Антонович думал, что в их возрасте трудно быть страстными. Однако стоило волшебной женщине, щелкнув выключателем, с какой-то детской пластикой стянуть через голову платье, как время потеряло значение, и темная кровь потекла давно не хоженными потайными тропами к центру его вселенной. И все было так, как бывало в его жизни (не сегодняшней, а той, которую он считал условно прошлой) сотни раз. А потом они курили в постели, как герои мелодрамы, режиссеру которой не хватает фантазии на нетривиальные ходы. А потом босиком стояли на балконе, встречали рассвет, и ее запах – пыльноватые духи «Ангел», вишневые сигариллы и распаренная кожа – почему-то казался почти родным.

Еще через две недели Павел Антонович решился предложить ей оптом все и сразу, что он мог предложить женщине в принципе. Руку, сердце, место на левой половине кровати, купленные на пенсию сочные тюльпаны, вечера у мерцающего телеэкрана, зимний Суздаль и летний Геленджик.

И женщина – немолодая женщина, которую не портило увядание, – приняла все эти скромные дары с благодарностью.

– Мама, что значит – ты выходишь замуж?

Беспомощная улыбка, орлиный размах разведенных рук, ветер треплет кокетливую челку. И слова, которые она говорила дочери сотни раз, с одной и той же раздражающе блаженной улыбкой, с одной и той же интонацией:

– Он тебе понравится. Мы решили сдавать наши московские квартиры, а жить на его даче, под Коломной. Еще и деньгами тебе будем помогать.

Тамара Ивановна не понимала, что в эту минуту в Надиной голове словно захлопнулась невидимая дверь, превратив мир из бескрайнего цыганского поля в тесную тюрьму.

– Мам, но вы знакомы всего ничего.

– Ты же знаешь, я всегда полагаюсь на интуицию. И люблю спонтанные решения.

– Мне почему-то хотелось верить, что с годами ты поняла – интуиция у тебя хреновая.

Мама не обиделась. Она, возможно, была неисправимой эгоисткой, ну уж никак не черствым сухарем. Можно ли обижаться на бледную беременную женщину, увлажнившиеся глаза которой походили на протухшие лесные болотца?

– Мы же договаривались. Мы же планировали. Ты, значит, готова поселиться на даче под Коломной с первым встречным, в тот момент, когда мне так нужна помощь! Впервые в жизни помощь нужна. – Надя погладила себя по животу, будто пыталась успокоить ребенка, хотя тот невозмутимо спал, не чувствуя ее взвинченного настроения.

– Павел Антонович – не первый встречный. Павел Антонович – мое все. – Мама едва ли понимала, насколько оскорбителен вкус ее спонтанных признаний.