Вечность в тебе - Аннэ Фрейтаг

Я чувствую руку на своем плече, приятно тяжелую и теплую, и поднимаю взгляд, смахивая слезы. Доктор Фалькштейн сидит рядом, держа передо мной коробку с бумажными носовыми платками. Ту же, что и в прошлый раз. Как и в прошлый раз, я вытаскиваю из коробки два и вытираю ими лицо.

Доктор Фалькштейн возвращается в свое кресло, и мой взгляд падает на подоконник, но Кристофера уже нет. Его уже давно нет.

Думаю, пора его отпустить.

Джейкоб

Луиза была очень молчаливой, когда вернулась с терапии. Будто опустошенной. Я не стал спрашивать, как все прошло, просто приготовил нам gnocchi al forno[21]. После обеда мы перешли в гостиную, и я заключил Луизу в объятия. Я до сих пор обнимаю ее. Ее лицо на моем плече, рука – у меня на груди. Вся квартира пахнет томатным соусом и расплавленным сыром. Луиза любит плавленый сыр. Мне нравится готовить то, что она любит.

Мы вместе лежим на диване и смотрим первую часть документалки об уличной еде, фильм, про который я рассказывал Луизе на днях. Она сама предложила его посмотреть. Понятия не имею, нравится ли ей, потому что не вижу ее лица. Чувствую только равномерное дыхание Луизы и ее грудную клетку, прижимающуюся к моей.

Когда я гадаю, не заснула ли она, в комнату входит Артур. Он бросает взгляд сначала на нас, а потом на телевизор.

– Не может быть, – говорит он, недоверчиво глядя на меня. – Сколько еще раз ты собираешься смотреть этот странный фильм?

Я наклоняюсь, беру пульт и ставлю видео на паузу.

– Ты что-то хотел? – раздраженно спрашиваю я.

– Ничего особенного, – говорит он. – Просто посмотреть фильм.

– Как хорошо, что у тебя в комнате есть второй телевизор, – отвечаю я.

– Все ясно, – он закатывает глаза. – Можно мне хотя бы доесть ньокки?

Я не могу сдержать смех. Он и не собирался смотреть с нами документалку или еще какой-нибудь фильм. Ему просто нужен был повод, чтобы добраться до еды.

– Конечно, все, что осталось, – твое.

– Это я и хотел услышать, – удовлетворенно говорит он, а затем добавляет: – Приятного вам обоим вечера.

Он подмигивает нам и исчезает в коридоре. «Что за идиот», – думаю я.

– Он вообще не хотел смотреть фильм, – говорит Луиза. – Ему нужна была твоя еда.

Она сидит рядом со мной, подтянув к себе ноги в тренировочных брюках. Не похоже, что она спала.

– Так и есть.

– Давай смотреть дальше? – спрашивает она.

– А ты хочешь?

Она кивает, потом возвращается обратно на свое место на моем плече, а я кладу руку ей на голову и нажимаю на Play.

Луиза

Вторую часть документального фильма мне в основном пришлось смотреть в одиночку. Джейкоб заснул менее чем через четверть часа после начала второй серии и все еще спит.

Когда по экрану уже бегут титры, я беру пульт, перематываю на пятнадцать минут назад и снова смотрю отрывок из Мексики. Я и не знала, что там существует День мертвых. Шумный и красочный праздник, который местные отмечают необычно радостно. У нас приняты лишь погребение и подношение бесконечных венков. Скорбящие носят траур и, одетые в черное, сидят на жестких деревянных скамьях, снова и снова повторяя одни и те же фразы. Они делают это до изнеможения. До тех пор, пока мысли не станут невозможными. По крайней мере, так было на похоронах Кристофера. Церковь в начале февраля была холодной и сырой. Традиционной и католической. Такова была воля бабушки. Мне же это показалось кошмарным. Ничто в этой церемонии не имело с моим братом ничего общего. Думаю, он предпочел бы нечто иное. С другой стороны, возможно, ему было все равно. Все, чего он хотел, исчезло. А его самого не стало.

Я беру свой телефон с журнального столика и набираю в поисковике «День мертвых». Первый результат – запись в Википедии. Захожу в нее и просматриваю текст.

Вскоре я узнаю, что Dia de Muertos[22] – один из самых важных праздников в Мексике. За ним стоит вера в то, что духи мертвых возвращаются из загробной жизни раз в году к концу сезона сбора урожая. Якобы они делают это, чтобы навестить своих близких. По этому случаю мексиканцы украшают свои города и кладбища цветами и черепами. Все становится красочным и шумным. День мертвых – не траурное мероприятие. Наоборот. На самом деле это больше похоже на народный фестиваль, где играет музыка, а люди танцуют и едят. А ночью кладбища сияют от света свечей. Существует много разных традиций, и многие из них варьируются от региона к региону. Больше всего мне понравился обычай прятать небольшие подарки для умерших возле их могил, чтобы, уходя, они могли взять их с собой в загробную жизнь. Усопшим оставляют те вещи, которые они любили в этом мире.

Я смотрю на Джейкоба, который лежит рядом со мной и спит. Его лицо полностью расслаблено. Он дышит спокойно, сонная артерия размеренно пульсирует. Я осторожно касаюсь ее кончиком указательного пальца, а затем откидываюсь назад и закрываю глаза.

Мне бы хотелось, чтобы День мертвых был и у нас. Хорошо, если бы смерть стала менее черной и угрожающей. И не такой до ужаса окончательной.

Думаю, мне бы жилось гораздо лучше, если бы между сегодняшним днем и тем, когда я снова увижу Кристофера, была не целая жизнь, а всего лишь один год. Это было бы как празднование дня рождения, только наоборот. Эта мысль заставляет меня улыбнуться. И немного погодя я тоже засыпаю.

Луиза

Я сижу на зеленом диване у доктора Фалькштейна. Сам он – у телефона. И пока я жду его и смотрю в окно, то удивляюсь, почему в немецком языке есть только одно слово, обозначающее небо. Мертвые уходят в небо, небо – голубое. В английском языке для обозначения этих понятий существуют разные слова. У них есть sky[23] и heaven[24]. Словно это две разные вещи. Готова спорить, Кристофера тоже когда-то занимал этот факт. Он постоянно размышлял о таких вещах.

Солнце стоит низко, бросая свой теплый свет на стены, и я рассматриваю тени. Хаотичные, неясные и полупрозрачные. Я часто чувствовала себя такой же. Словно я всего лишь часть того, чем могу быть. Мой взгляд задерживается на олене, который стоит на поляне. На его высоких рогах. Раньше, если кто-то меня дразнил, мой брат точно так же вставал передо мной. Я была робкой и неуверенной в себе, а Кристофер был бесстрашен. По крайней мере, так мне казалось. Мне не нужно было меняться, потому что у меня был мой брат. А потом его вдруг не стало.