Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки - Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган

— Обожаю тебя, Кантинфлас! — крикнул я.

Люди за столиком одобрительно взревели, и на миг мне показалось, что они умеют жить, умеют быть самими собой. А они гордились, гордились Кантинфласом и его словами.

Его диссидентством.

Тут к нему подошел актер, которому досталась роль управляющего гостиницей. Кантинфлас резко обернулся и шарахнулся в сторону, точно испуганная лошадь.

— Я еще не готов оплатить счет! — сказал он. — Счет — это попытка обокрасть и обмануть свободного человека, это личное оскорбление! Если вы еще мужчина, я требую, чтобы вы отменили свое требование.

— Синьор, — сказал актер, играющий управляющего, — ходят слухи, что вы тут свободно болтаете о свободе. Ваш счет удвоен! Я не ослышался, вы употребили слово «демократия»?

— Нет, «география». Я сказал, что мисс Монро — царица выгодных местоположений.

— Синьор, коньяк за счет заведения. Курица и сигара — тоже. Мы берем деньги только за использование дорогих слов.

Комик взглянул на счет, и его лицо оскалилось гримасой отвращения.

— El Capitan! Если мне не изменяют глаза, здесь написано, что вечеринка обошлась мне в четыре национальных долга!

— Совершенно верно, синьор. Вы поиздержались. В этой стране восхвалять красоту недешево!

— Ах, безобразие! Безобразие! — сказал наш герой.

Где-то сбоку заиграли скрипки — такая грустная музыка обычно звучит в немом кино. Мэрилин наблюдала за происходящим широко распахнутыми от восхищения глазами, и я ткнулся носом ей в бок.

— Это все пес! Говорю вам, это пес! — Кантинфлас указал на меня, и я, несомненно, покраснел под шерсткой. Мэрилин захохотала и погладила меня по голове. — Пес — штурман и географ, уверяю вас.

— Как это, синьор?

— Пес Мэрилин — диктатор оптимизма. Он тайно проник в Мексику, чтобы баллотироваться в президенты. Он с этой женщиной только для виду, на самом деле его цель — захватить власть в стране.

Публика взревела, Мэрилин стиснула меня в объятиях, и я чуть не лишился чувств от такого количества внимания к своей персоне.

— Вы спятили. Это же собака!

— В самом деле, собака. Маленький белый песик, принадлежащий la chica modema, современной девушке. Он здесь в качестве гостя мексиканского кинематографа.

— Si. Ну, ближе к делу, синьор. В этом заведении бессмыслица стоит очень дорого.

— А сколько стоит мудрость? Скажи мне, el Capitan. Разве не правда, что в Бразилии самку носорога избрали в городской совет?

— Правда, синьор. Это было два года назад. Кажется, ее звали Какареко.

— Из нее вышел весьма даровитый чиновник.

— В самом деле. Носорог. Очень даровитый — вдруг вам доведется жить в Бразилии. Избран народным голосованием.

— И вот что я вам скажу, el Capitan. Жители государства Малави однажды назначили секретарем районной администрации попугайчика. А поляки как-то сделали начальником полиции хряка. Говорят, в нем обнаружилось природное чувство справедливости, достойное польского народа.

— О, только не произносите слово «народ».

— Нет, произнесу! Вот вам народ, el Capitan! Вот вам выбор! Вот вам демократия! Сэр, вот вам красота! И вот вам — да помогут мне Небеса, да склонится предо мною история и да направит мои молнии мятежный дух Куаутемока, — вот вам пес Мэрилин Монро в президенты!

Зрители зааплодировали громче прежнего, все взяли бокалы и повскакивали с мест, и в этом гвалте всеобщего веселья Мэрилин навсегда влюбилась в великого шутника и в мексиканский дух. Вокруг нас собрались люди, гладили меня по ушам и целовали руки Мэрилин, а вокруг Кантинфласа толпились его друзья. Официанты стояли вдоль стен и аплодировали. Потом начались танцы, и Мэрилин с Кантинфласом вели себя как подростки — Норма Джин и Марио Морено: они трясли бедрами и отплясывали румбу, хохоча во все горло. Позже мистер Фернандес сделал телефонный звонок, и специально для гостей открыли министерство просвещения, чтобы Мэрилин и остальные могли полюбоваться фресками Диего Риверы. В здании было темно, но кто-то раздобыл свечи, и свет заплясал на лицах, в счастливых глазах Мэрилин, пока они пробирались коридорами к причудливому сновидению, «Дню мертвых», которое великий Ривера принес в дар всем.

Мэрилин со сценаристом нашли укромный уголок, где можно было раздеться. Она осыпала его поцелуями, а он лег на нее, и вскоре она уже застонала ему в губы. Закончил он быстро. (Приятно все-таки смотреть, как люди веселятся.) Неприкосновенность частной жизни не для меня, так что я лежал рядом и ждал случая приткнуться в их стычку, и когда они наконец замерли, я улегся между их ног.

— Bueno, — сказал молодой человек, — у меня в ногах бьется чье-то маленькое сердце.

На следующий день сценарист прислал Мэрилин цветы: она вытащила карточку, вставила новую и отправила букет Кантинфласу.

В те первые дни миссис Мюррей целыми днями сидела в гостинице и звонила по телефону. Я понятия не имел, что она задумала. Она была взволнованней, чем обычно, а вы ведь знаете, как оно бывает у религиозных людей: они с особым рвением обращаются к Богу в те минуты, когда наименее готовы последовать его примеру. Мэрилин ее понимала, хотя поклонение богам в арсенал моей хозяйки не входило. Как бы то ни было, на третье утро наша домработница встала с постели и вприпрыжку спустилась к завтраку: для Мэрилин она подготовила список торговцев и лавок, а для меня косточку, которую раздобыла у моего доброго приятеля — коридорного.

— Похоже, косточка ему не нравится, — прошептала она через несколько минут.

— Нет, миссис Мюррей, просто здесь его уже закормили косточками. Нам недавно при свечах показывали фрески Риверы. Это что-то, правда? Вот бы одну с собой забрать!

— Нам такое не по карману, — сказала миссис Мюррей.

Помните кости в Центральном парке, захоронения древнего Манхэттена, которые пришли мне на ум в тот день, когда мы с Мэрилин ходили к доктору Крис? Похожее видение посетило меня, когда мы проезжали через дивные горы с заснеженными вершинами по дороге в Толуку — я увидел своих собачьих предков, покоящихся под холмами. Видение было вовсе не мрачным: местные красоты вообще заставили меня забыть обо всех печалях, и я впервые с восторгом глядел на мир вокруг, чувствуя себя причастным к некоторым его темным тайнам. Автомобиль катил в направлении рынка, миссис Мюррей шептала нам что-то про горшки и ткацкие станки, а Мэрилин гладила мою шерстку, любовалась теми же самыми горами и чувствовала себя одним из множества облаков, что плыли по голубому небу. Мексика была страной, где люди и животные по-прежнему жили вместе на улицах.

Рынок оказался большим — в таком и заблудиться недолго. Мои подруги купили плитку, заказали кожаные кресла, отыскали расписанные цветами миски, набрали самых разных корзин, покрывал и ацтекских ковриков с изображением полулежащего божества. Большую часть покупок должны были доставить нам домой, но кое-что миссис Мюррей и водитель отвезли на тележке в машину, пока Мэрилин в платке и солнечных очках попивала содовую из потертой бутылки. Я чувствовал себя Бергансой на шумном рынке — в самом деле, старым попрошайкой, роющимся в мусоре на помойке. Я даже стащил немного бобов и облизал ложку, измазанную подливкой. Многие вещи, купленные моими подругами, были мне не по вкусу: видели бы вы эту резную мебель! «А ну тихо!» — прикрикнула на меня миссис Мюррей, когда я накинулся на скамейку с кожаным сиденьем, пытаясь указать на ее вопиющую неэлегантность. Из-за лотка с жареной картошкой под острым томатным соусом выбрели две абсолютно имажистские кошки, точно сошедшие со страниц Уильяма Карлоса Уильямса, — уличные кошки, кишащие блохами. Они рычали и урчали. Говорили они просто и пошло, но хорошо. Сначала сказала одна: