Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки - Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган

— Кто ж ее не знает! — вмешалась Аманда. — Носится по округе на огромном драндулете, собаки гроздьями из окон висят. По-моему, она что-то употребляет. Русская, так ведь? У нее еще муж-параноик, который вечно гоняет по обочинам. Бог мой! Я серьезно: Бог мой! Ты начинал с этого дома, а теперь живешь у Мэрилин в Брентвуде?!

— Да, и еще пожил в Нью-Йорке.

— О, Нью-Йорк, — проговорил Соло. — Вот бы там побывать! Мистер Кьюкор вырос в Нью-Йорке.

— Там полно клевых акцентов, — сказал я. — У вас тоже ничего.

— Это у них не акценты, — возразила Саша, — а эхо скудоумия.

— А, да помолчи уже, сестренка! — сказала Аманда и посмотрела на меня с напускной беззаботностью. — Она так бесится, потому что мистер Кьюкор снял в своем новом фильме чужую псину, а не ее. Как с цепи сорвалась, ей-богу.

— Ничего подобного! — возразила Саша. — Роль была не для меня. Я не служу, не прыгаю и трюков не выделываю. Никогда не выделывала!

— Мы тут обсуждаем «Ос» Аристофана. Знаешь эту отпадную комедию? Как тебе?

— Да, — ответил я. — В Англии у нас частенько гостил один критик, Сирил Коннолли, слышали про такого? — Таксы покачали головами. — Все время у нас обедал. Я от него много всего греческого нахватался.

— Круто, чувак, — сказала Аманда. — В этой пьесе есть что пожевать. Лабет совершает злодеяние. Может, он и негодяй, кто знает? Однако истинное зло — это человеческое тщеславие. Оно истребляет народы. Вот что доказывает пьеса.

— Нет, миссис Догги, — сказала Саша. — Народы истребляют бомбы, неужели не знала?

— А вот и нет, — возразил я. — Ну то есть они могут, конечно. Вот только память о бомбах спасает, а не истребляет народы. Память о бомбах не дает людям чересчур зазнаваться.

— Это мы еще посмотрим, — ответила Саша.

За деревьями кто-то захохотал: смех доносился со стороны дома и приближался. Люди. Скоро они придут и будут распивать тут коктейли. Саша издала горлом презрительный французский звук: нечто среднее между рычанием и скулежом.

— Кино-э — вот где истинная драма!

— В каком смысле «истинная», сестренка?

— Оно точнее всего отражает нравственную сторону жизни. Именно кино помогает людям понять, как важна дружба, как правдива любовь и как дорого обходится тщеславие. Кино, да! Мы живем в прекрасном мире, братья и сестры.

Я хотел замолвить словечко о романе, но был еще слишком молод, поэтому только улыбнулся пафосу ее речей.

— Будущее за кино, песик. Или за телевидением? Как тебе «Рин-тин-тин»? А Лесей и Малыш Бобби? Мой любимчик — Тото. Ее философское молчание в «Волшебнике страны Оз» подчеркивает нелепость людских желаний, правда? Ей-богу, Тото одними своими мыслями затмила всех человеческих актеров.

— Ты меня убиваешь, Саша, — сказал Соло. — Она со всеми кинозвездами себя сравнивает. А знаешь почему? Потому что мечтает быть одной из них.

Все ненадолго умолкли, и я расслышал приближающиеся шаги.

— А ты знал, что Тото снималась у Кьюкора? — прошептала Саша. — В «Женщинах».

— Да, сейчас вспомнил, — ответил я. — Она появляется в доме, пока героини разговаривают. Я видел фотографию.

— Она там светится.

Несколько недель спустя Мэрилин снова погрузила чемоданы в машину. Ей нужно было съездить по делам в Палм-Спрингс. В тот день я почему-то подумал, что она становится прежней собой. У нее были светлые волосы, чистая и прозрачная кожа — мир как будто отбелил ее своим вниманием. Мы ехали по шоссе, и у окружающих могло сложиться впечатление, что моя хозяйка — никто. Мы не чувствовали, что едем в пустыню, — наоборот, мы казались себе двумя дельфинами, предвкушающими купание в открытом море, где можно будет вволю резвиться, плескаться и плыть по воле могучих течений. Мэрилин и раньше интересовалась политикой, но после Мексики она все рассматривала с политической точки зрения: от собственного лица до будущего. Как я уже говорил, Мэрилин стала отчужденной и рассеянной, но это, казалось, делало ее только проще и краше.

По дороге она разговаривала со мной так, словно посылала свое сознание через всю страну, через стоянки трейлеров и гамбургерные, навстречу крошечным мотелям с зашторенными окнами.

— Не вижу в сексе ничего дурного, — сказала Мэрилин. Вот бы здорово, думалось ей, стать женщиной, обыкновенной женщиной, которой еще предстоит открывать в себе таланты и делиться ими с людьми. Мэрилин была убеждена, что когда-нибудь сможет стать обычной и естественной. Как-то раз, еще живя в Нью-Йорке, она заявила, что для нее лучший способ познать себя — это доказать себе, что она актриса. Но в тот вечер, летя навстречу золотистым сумеркам, она думала иначе.

— Первым делом я попытаюсь доказать себе, что я личность, — сказала Мэрилин. — А уж потом, быть может, я смогу понять, что я актриса.

Она дала мне половинку сандвича с индейкой. Он пах предвкушением — лучший запах на свете. Мы остановились возле кегельбана. Мэрилин думала о докторе Гринсоне — он напоминал ей одного славного учителя из средней школы Ван-Найза. Ему тоже хотелось доверить все свои страхи и сомнения. Учитель однажды сказал ей, что можно добиться чего угодно, если только вложить в дело душу. Мэрилин похлопала меня по носу, и я залаял от любви.

— А я вместо этого вкладываю душу в обтягивающие свитера, — сказала Мэрилин.

Вход в «Коачелла боул» оформили в виде пирамиды; юноши в кожаных куртках передавали по кругу сигареты. Мне хотелось сказать Мэрилин, что я знаю этих ребят, знаю эту породу — они так и не поймут, какими свободными были в юности, пока юность не закончится. Еще мне хотелось рассказать ей про мальчишек и девчонок из Далласа, которые возили меня на холм высматривать НЛО, пока она разводилась с Артуром. Они бы ей понравились, эти ребята, сражающиеся с будущим. Я лег Мэрилин на колени. Интересно, Реймонд опять устроился продавцом в бакалейную лавку или уже служит на флоте? Мэрилин запрокинула голову — небо хранило тайны, совсем как в ту техасскую ночь, когда мы ждали знаков от внеземных цивилизаций. Моя хозяйка уснула — наверно, подействовали таблетки. Но небо мне все равно нравилось: я думал об обезьянах и собаках, бороздящих его в поисках знаний, делающих Вселенную более безопасным и понятным местом. Фрейд как-то писал, что рядом со своей собакой он часто напевает арию Октавио из «Дон Жуана» об узах дружбы. «Как проста жизнь без мучительных и невыносимых конфликтов цивилизации, — писал он. — Мы, несомненно, созданы друг для друга».

Больница оказалась белым зданием на краю пустыни в Палм-Спрингс. Мы пробыли там недолго — то была лишь временная остановка по дороге к Фрэнку, — но при виде одиноких гор Сан-Хасинто Мэрилин невольно вспомнила натурные съемки «Неприкаянных», и от этой мысли ей захотелось плакать. Она и заплакала — тихо, как ребенок, тоскующий по тому, что не в силах изменить. Однако я уверен, что мысль о мистере Гейбле придала ей сил и помогла совершить задуманное. Она опустила зеркало заднего вида и салфеткой стерла с губ помаду. Ей хотелось выглядеть чистой и непорочной.