Дорога в Аризону - Игорь Чебыкин

Лицо юное и мягкое, ресницы царевны Будур, ярко накрашенный рот багровеет, словно вывороченная мякоть тропического плода. Девушка, улыбаясь, слушает двух мужчин в дорогих костюмах. Счастливцы: их слушает такая девушка!.. Что нужно говорить, чтобы тебя слушала такая девушка, как нужно смотреть, дышать, одеваться, держать руки и поворачивать голову, чтобы ТАКАЯ девушка обратила на тебя свое внимание?..

Толик вновь и вновь обшаривал щит зачарованным взглядом. Каждая вырезка была прекрасна и неповторима, каждая содержала в себе особый лакомый кусочек далекой сказочной страны, распахиваясь перед Толиком, словно ларец с алмазами. И, сам того не замечая, он погружался уже не мысленно, а почти наяву в раскинувшееся перед ним другим измерением многоцветье: вместе с человеком, облаченным в шлем и латы игрока в американский футбол, парил в воздухе над разлинованным, будто тетрадка, полем, прижимая к груди кожаную дыню; аплодировал и орал что-то одобрительное наезднику в жилете и ковбойской шляпе, поднявшему на дыбы распаленного жеребца; глотал водяную пыль, беззвучно открывая рот пред пенными столбами Ниагарского водопада, низвергающимися с грохотом и мощью всемирного потопа; цепенел от взора темноволосого бойца со свинцовой челюстью, в боксерских перчатках и звездно-полосатых трусах с надписью ROCKY… В правом верхнем углу щита в окаменевший от мороза пластилиновый постамент был воткнут звездно-полосатый, как трусы Рокки, флажок.

Тэтэ вернулся к центру щита. Arizona is waiting… Он чувствовал под ногами не окоченевшие половицы старого деревянного дома, а поджаренный солнцем асфальт гладкой дороги, по которой так хочется провести рукой, но нельзя, потому что можно обжечься. Он видел, как горячий воздух колышется впереди вязкой пеленой, отчего дорожная лента блестит, будто мокрая. С непререкаемой определенностью он понял, что не будет ему отныне покоя, пока он сам не окажется на этой дороге, сам не проедет по ней, не узнает, куда она ведет, что находится там, за этой марсианской скалой, куда мчится одинокий ездок в кабриолете. Он не сможет нормально жить и дышать, пока не увидит воочию эту дорогу, эту скалу, эту страну. Он должен их увидеть. Во что бы то ни стало.

Часть II

Глава 24

Каникулы были в разгаре. То есть, это, наверное, летом, когда все кругом млеет от зноя, каникулы могут быть в разгаре. А как назвать пик зимних каникул? Экватором? Тоже вроде горячее слово… Полюсом? Ну, если Северным. Да неважно, как называется высшая точка этого блаженного безделья! Главное, что двухнедельное счастье по имени "каникулы" есть на свете и доступно оно только детям. Бедные взрослые!.. Лишь во время каникул, понимаешь, какие же они бедные, лишь в этот период желание поскорее стать взрослым утихает и скромно отступает в сторонку. Ну, что за жизнь у взрослых на Новый год? Трудятся, как крепостные, по 31 декабря включительно, потом один денек переводят дух, ну, два дня, ну, максимум — три, если 30-е и 31-е придутся на выходные, и начальство раздобрится настолько, что позволит тебе забросить любимую работу аж на три дня, что вряд ли. А потом снова — к станкам и наковальням, не успев толком почувствовать праздник, распробовать его, как сказал бы Генрих Пуповицкий. Только и удастся, что пригубить — сколько бы взрослые ни выпили в эту мародерскую по своей безудержности ночь, за которой, шатаясь, бредет первый день нового года, созданный, скорее, для сна и смерти, нежели для празднеств. Меж тем, как праздник только-только начинается.

Саму по себе встречу Нового года, смычку двух вагонов экспресса под названием "жизнь", переход с одной календарной беговой дорожки на другую Толик не очень жаловал. И, несмотря на романтичность своей натуры, не верил в приписываемые новогодней ночи чудесные свойства. Более того, в душе недолюбливал эту самую ночь — "благодаря" засевшему в памяти воспоминанию, одному из самых первых своих воспоминаний. А, может быть, самому первому. Воспоминание было связано с тем возрастом, в котором, как принято считать, дети себя еще не помнят и знают о нем лишь по рассказам взрослых. А взрослые, как известно, врут намного чаще и охотней, чем дети. Получается, что всей правды о первых годах своего существования вне материнской утробы человек никогда не узнает. Иногда, думая об этом бессознательном периоде жизни, невольно чувствуешь себя обокраденным: вроде как жил на белом свете, но ничего не помнишь и мало что знаешь. Хотя иногда запертая дверь в потайную комнату младенчества и раннего детства человека в многоэтажном подземном бункере его памяти все же приотворяется, выпуская на волю обрывки воспоминаний, — порой столь ярких и впечатляющих, что они остаются с человеком до конца его дней.

В своем детском воспоминании Толик видел маленького больного мальчика в жарко натопленной избе у калужской бабушки. Этим мальчиком был сам Толик. Конечно, человек не может видеть себя со стороны, если только не имеет перед глазами зеркала. Однако воспоминание Толика не подчинялось законам анатомии. В воспоминании Толик пребывал, как и положено, в своей телесной оболочке, но, в то же время, как бы над ней. Он маялся в постели, втиснутый в душное пространство между пуховой периной, бескрайней подушкой и толстым одеялом, и был похож на несчастного щенка. Его больное горло ошейником охватывала марлевая повязка, пропитанная раствором водки и теплой воды и обернутая целлофаном, который противно хрустел при каждом движении.

За стенкой слышались приглушенный стук и поскрипывание половиц. В соседней комнате печка уписывала очередную порцию дров, бабушка стряпала что-то на заметенном мучной поземкой столе.

Маленькому Толику было очень скверно в ту предновогоднюю ночь. Убаюканный высокой температурой он опускался на днище муторного бессодержательного сна, затем вновь поднимаясь вверх, к теплу и свету. Во время одного из таких пробуждений дверь открылась, в комнату вошли бабушка и дед Петя с мерзлой ершистой елкой в руках. К моменту Толикова воспоминания бабушка уже несколько лет, как овдовела, и необходимую мужскую помощь по дому ей оказывал отзывчивый сосед, тоже вдовец. Вот и в тот вечер он помог ей с елкой, о которой захлопотавшаяся бабушка вспомнила едва ли не в последнюю минуту. За елкой дед Петя гонял в местный лесхоз, расплатившись бабушкиной смородиновой наливкой с хмельным лесником и еще более хмельным шофером грузовика, ухитрившимся уже встретить Новый год, как он говорил, "лицом к лицу" где-то на трассе. При этом, густым запахом бензина сильнее всего была пропитана даже не замасленная телогрейка лихого повелителя газа и тормоза, а само его праздничное дыхание. Казалось, еще немного — и шофер изрыгнет