Две Дианы - Александр Дюма

Габриэль невольно вспомнил лживую, бесчестную Диану де Пуатье и, пораженный странным контрастом между обеими Дианами, подумал, что, наверное, бог одарил добродетелями дочь во искупление пороков матери.

Уйдя в свои мысли, Габриэль даже и не замечал, как бежит время. А между тем час был уже поздний, хирурги кончили обход, всякое движение и шум замирали. Раненых уговаривали соблюдать тишину, отдыхать, и эти советы подкреплялись снотворным. Не прошло и получаса, как все успокоилось, насколько может быть спокойным страдание.

Диана в последний раз обошла раненых, призывая их к покою и терпению.

Потом, проверив врачебные предписания, она глубоко вздохнула и подошла к наружной галерее, чтобы подышать у двери свежим ночным воздухом и отдохнуть от горестных земных страданий.

Она оперлась на каменные перила, подняла глаза к звездам и не заметила Габриэля, словно застывшего в десяти шагах от нее.

Влюбленного возвратило на землю резкое движение Мартен-Герра, который, по-видимому, вовсе не разделял восторга своего господина.

– Мартен, – шепнул Габриэль, – мне представляется редчайшая возможность! Я должен воспользоваться ею и поговорить с госпожой Дианой, быть может, в последний раз. А ты позаботься о том, чтоб нам не помешали, но далеко от меня не отходи. Ну, иди, иди!

– А вы не боитесь, монсеньор, что мать настоятельница…

– Она, вероятно, в другой палате. И, кроме того, не приходится выбирать перед лицом необходимости, которая может нас навеки разлучить.

Мартену пришлось лишь смириться, и он ушел, бормоча про себя проклятия.

А Габриэль, приблизившись к Диане и стараясь говорить как можно тише, позвал вполголоса:

– Диана, Диана!

Она вздрогнула, но, не освоившись еще с темнотой, так и не разглядела Габриэля.

– Меня зовут? – спросила она. – И кто меня так зовет?

– Я, – ответил Габриэль, будто достаточно было одного этого слова, чтобы она узнала его.

И в самом деле, он не ошибся, ибо Диана заговорила уже дрожащим от волнения голосом:

– Виконт д’Эксмес? В самом деле? Что же вы от меня хотите в этом месте и в этот час? Если вы привезли поклон от моего отца, как я слышала, то вы слишком медлили и плохо выбрали время и место встречи. А если не привезли, то я не желаю вас слушать… Почему вы молчите, виконт д’Эксмес? Вы не поняли меня? Что означает это молчание, Габриэль?

– Габриэль? Ну, в добрый час! – воскликнул он. – Я не отвечал, Диана, потому что заледенел от ваших слов и не нашел в себе сил назвать вас герцогиней, как вы меня называли виконтом. Достаточно уж и того, что мы с вами на «вы».

– Не называйте меня больше ни герцогиней, ни Дианой. Госпожи де Кастро здесь больше нет. Перед вами сестра Бени. Называйте меня сестрой, а я буду называть вас братом.

– Как?.. Что вы хотите сказать? – в ужасе отпрянул от нее Габриэль. – Мне называть вас сестрой? О боже, отчего вы хотите, чтоб я вас называл сестрой?

– Но теперь все меня так зовут. Разве это страшное имя?

– Ах да, да… Конечно… Или, вернее, нет… Простите меня, я безумец… Я к нему привыкну, Диана, привыкну… сестра моя.

– Вот видите, – грустно улыбнулась Диана. – И хотя я еще не принесла обета, я ношу это истинно христианское имя потому, что сердцем я уже монахиня, а вскоре стану ею и в самом деле, лишь только получу на это разрешение от короля. Не привезли ли вы такого разрешения, брат мой?

– О! – с болью в сердце воскликнул Габриэль.

– Боже мой, в моих словах, уверяю вас, нет никакой горечи. Последнее время я так страдала среди людей, что, естественно, ищу прибежища.

В ее тоне действительно слышались только страдание и печаль. Но к этой печали уже примешивалась невольная радость, которую она не смогла подавить при виде Габриэля. Ведь не так давно она считала, что потеряла его, я теперь он стоит перед нею бодрый, сильный и, быть может, любящий. Поэтому она бессознательно спустилась по ступеням крыльца и, словно притягиваемая магнитом, оказалась рядом с Габриэлем.

– Слушайте, – сказал он, – пусть будет наконец устранено жестокое недоразумение, от которого разрываются наши сердца. Для меня нестерпима мысль, что вы меня не понимаете, считаете равнодушным к вам или – как знать? – даже своим врагом. Эта страшная мысль смущает меня при исполнении священной, трудной задачи, лежащей на мне. Но отойдем немного в сторону… сестра моя, ведь вы еще немного доверяете мне, верно же? Отойдем, пожалуйста, от этого здания, пусть никто не увидит и не услышит нас…

Диана уже не колебалась. Она только взбежала на крыльцо, заглянула в палату, убедилась, что там все спокойно, и, тотчас же спустившись к Габриэлю, доверчиво оперлась на честную руку своего «рыцаря».

– Спасибо, – сказал Габриэль, – нам дорога каждая минута. Знаете, чего я боюсь? Чтобы настоятельница не помешала нам объясниться. Ей теперь известно, что я вас люблю.

– Так вот почему, – протянула Диана, – добрая мать Моника сперва мне сообщила, что вы прибыли и желаете говорить со мной, а потом, узнав, очевидно, от кого-то о нашей любви, не позволила мне последние три дня выходить из обители и даже сегодня вечером хотела удержать меня дома. Но пришла моя очередь дежурить ночью в лазарете, и я пожелала непременно исполнить свой горестный долг. О, Габриэль, с моей стороны нехорошо обманывать такого доброго и любящего друга, правда?

– Нужно ли мне говорить, – с грустью ответил Габриэль, – что со мной вы должны себя чувствовать как с братом? Но вы должны знать, что я, ваш преданный друг, готовый ради вас пойти на смерть, решился отныне внимать не голосу любви, а скорбному голосу долга.

– Так говорите же, брат мой, – сказала Диана.

«Брат мой»! Это обращение, и страшное и чарующее, все время напоминало Габриэлю о том странном распутье, на которое его привела судьба. Это магическое слово подавляло собой тот страстный, неудержимый порыв, который готов был уже вспыхнуть в сердце молодого человека.

– Сестра моя, – довольно твердо заговорил он, – мне непременно надо было вас повидать и поговорить с вами, чтоб обратиться к вам с двумя просьбами. Одна относится к прошлому, другая – к будущему. Вы добры и великодушны, Диана, и вы не откажете в них другу, который, быть может, уже не встретит вас на своем пути.

– Ах, не говорите так, не говорите! – в отчаянии воскликнула Диана.

– Я говорю вам это, сестра моя, не для того, чтобы встревожить вас, а для того, чтобы вы не отказали мне в прощении, а также в одной милости. Прощения прошу за тот испуг, за то огорчение, которые вам причинил, вероятно, мой бред в день последней нашей парижской встречи. Увы, сестра моя, тогда говорил с вами не я, а горячка. Я поистине не знал, что говорил. Сделанное мною в тот самый день страшное открытие, которое я с трудом таил от вас, сводило меня с ума и ввергало в отчаяние. Вы помните, должно быть, что долгая и мучительная болезнь, чуть было не стоившая мне жизни, настигла меня тотчас же после нашего неудачного свидания.