Город грешных желаний - Елена Арсеньева

— Очень может быть, — равнодушно отозвался Джироламо. — Вашивзоры, святой отец, устремлены к небесам, а мои — на грешную землю. В то время,как вы любовались «полетом ангела» (а ведь всякое жонглерство — деяние скореебесовское!), я наблюдал за двумя щедро позолоченными сосудами греха. Право,язык венецианок чрезмерно свободен, а поведение их — легкомысленно. Бьюсь обзаклад, что это были куртизанки! Я слышал, будто недавно сенат решил обложитьналогом всех куртизанок республики. Представьте себе, святой отец, переписьпоказала цифру в одиннадцать тысяч! Ужасные времена! Как мы далеки от святости!Как мы удалились от справедливости! Будущее потомство едва ли поверит томупожару разврата, который пожирает народ!

— Да, мир — это поле соблазна, где враг рода человеческогополной рукою сеет свои плевелы, — философски отозвался священник, однако унятьДжироламо было непросто.

— Но ведь чтобы нарядить и убрать всех этих женщин, всехэтих куртизанок, да и патрицианок, которые тоже погрязли в разврате и роскоши,сколько нужно золота, сколько жемчуга, сколько зеркал, сколько мехов идрагоценных камней!

Ну что же, Венеция очень богата, — с той же смиреннойинтонацией молвил священник. — Очень богата. Венецианская монета обращаетсявсюду; даже в Азове у татар, даже в Китае она имеет право гражданства. Венецианские дукаты и дукателло, маркичио, николо, гроссы, квартаролло, гинокиелло,меццанино, цехины известны в целом мире! Войска Венеции, предводимыегениальными вождями, разбивают неприятеля всюду, где он подымается против львасвятого Марко. Республика растет и крепнет, всевозможные сокровищапритягиваются к ней отовсюду…

— И вместе с этими сокровищами в цветущий организм еемало-помалу проникает яд! — сурово перебил Джироламо. — Вот уж не предполагал,отец Гвидо, что встречу в вашем лице столь пылкого апологета этих растленныхнравов!

— Насколько я помню, о нравах мною не было сказано ни слова,— мягко, но непреклонно возразил отец Гвидо. — А что касается пылкости… да,согласен, однако не забывайте, синьор Джироламо: Венеция — моя родина.

— Вот как? — с расстановкой произнес Ла Конти. — Я этого незнал… а если и знал, то забыл… жаль, жаль… И что же, у вас здесь естьродственники?

— Был старший брат, однако несколько лет назад я утратил сним связь и ничего не знаю о его судьбе. Возможно, он умер. Впрочем, в такомслучае меня известили бы его душеприказчики: ведь я, точнее, СвятаяКатолическая Церковь в моем лице, его единственный наследник. Скорее всегоМарко, а он купец, отправился куда-то на торги.

— И давно вы не были в Венеции? — спросил Джироламо голосом,заметно смягчившимся после сообщения Гвидо о предполагаемом наследстве: ведьДжироламо Ла Конти отождествлял со Святой Католической Церковью, котораякогда-нибудь получит богатства Марко Орландини, его святейшество папу римского— своего, мягко говоря, дядюшку, — а через него и себя самого.

Двадцать лет, — печально ответил священник. — Я был совсемребенком, когда умер отец и меня увезли в Рим, в обитель. Как ни странно, мыжили недалеко отсюда. Я смутно помню аббатство Мизерикордия, и мне кажется, ононе было в ту пору таким большим. По-моему, Верхний монастырь построен позднее.

— Позднее, — согласился Джироламо. — И роскошнее, вы ненаходите?

— Наши покои на редкость удобны, — дипломатично выразилсяГвидо. — Но это и понятно: нас ведь ждали, к нашему приезду готовились.

— Ужин был отменный, вино — тоже. — В голосе Джироламослышалось явственное мурлыканье. Впрочем, он тотчас спохватился: — Надонадеяться, этой Цецилии Феррари, о проделках которой я столько слышал, невзбредет в голову проверять стойкость наших обетов?

Вот будет забавно обнаружить в своей постели какого-нибудьраспутного ангелочка! Но если так… Цецилию Феррари ждет очень горькоеразочарование. Меня, Джироламо Ла Конти, голыми, пусть и хорошенькими, ручка мине возьмешь!

— Аббатиса произвела на меня впечатление весьма умнойженщины, — вновь проявил дипломатичность Гвидо, и только очень внимательныйслушатель мог бы различить легкое дуновение иронии в этом уклончивом ответе. —Впрочем, нам скоро предстоит узнать, так ли это.

— Предлагаете отправиться в объятия Морфея, отец мой? Ну чтож, будем надеяться, меня там не ждет никаких других объятий… — Джироламохихикнул. — А неплохо я придумал — поговорить в исповедальне, да? Несомневаюсь, что эта хитренькая аббатиса следит за каждым нашим шагом и вкомнатах наших есть какие-нибудь слуховые трубы или что-то в этом роде. Поэтомувсе беседы, касающиеся нашей миссии, будем вести в этой исповедальне: она самаяотдаленная и уединенная.

— Весьма разумно, — согласился священник. — Ну что же,кажется, и в самом деле пора спать. Идемте.

Занавеси заколыхались и раздвинулись, и две фигуры — одна вмирском платье, бесформенная, приземистая, другая в сутане, высокая, стройная,— обменялись полупоклонами и направились к выходу из исповедальни.

* * *

Какое-то время в комнате было пусто, а темноту слаборассеивал лишь огонек свечи перед статуей мадонны. Потом огонек задрожал,заколебался, словно от резкого сквозняка. Статуя качнулась… резко, но бесшумноповернулась вокруг своей оси, открыв щель в стене, довольно узкую, так чтоженщина, которая в эту щель протискивалась, едва в ней не застряла, хоть и быластройна и худощава.

Наконец она пробралась в исповедальню и, нажав тайнуюпружину, вернула статую на место. Очевидно, там, где она только что находилась,было душно и жарко, потому что женщина стащила с себя чепец и с наслаждениемвстряхнула густой массой своих тяжелых черных волос.

— Не стоит так спешить, синьор Джироламо, — ядовито шепнулаона, обращаясь к двери. — Никто вас не ждет в постели, которую, конечно,придется стирать и проветривать после того, как там полежит ваше зловонноетело! А вам, святой отец, — голос ее сделался медоточивым, — большое спасибо задобрые слова. «Аббатиса — умная женщина!» — передразнила она. — Будем надеяться,что вы правы! И впредь, надеюсь, вы станете поверять друг другу секреты именнов этой, самой удаленной и укромной, исповедальне! Очень, очень прошу вас обэтом!

И Цецилия Феррари, на мгновение склонившись перед мадонной,недавно оказавшей ей значительную услугу, торопливо пошла к выходу, не заботясьо том, чтобы спрятать распущенные волосы. Скоро полночь, все давно спят, кто ееувидит? Однако, несмотря на эту глухую пору, у Цецилии была еще масса дел,причем одно неотложнее другого. Но раньше всех Троянда. Надо полагать, она ужеготова.

* * *