Сын Сумерек и Света - Олег Авраменко

Нет, я не жалел о своей откровенности. В конце концов, я всё равно не смог бы скрыть от мамы даже малейшие детали. Но мне было стыдно, что я упился, как свинья. Что подумала обо мне моя дочь, Пенелопа?…

Я выбрался из постели и на четвереньках вполз в душевую. Когда отвернул до упора кран, на меня обрушился поток горячей воды, а выложенная кафелем комнатушка мигом наполнилась паром. Я вызвал Образ Источника и ускорил обмен веществ в моём организме, выводя алкоголь и продукты его разложения. Кровь уже не текла, а стремительно неслась по моим жилам; сердце стучало в бешеном темпе, едва не вырываясь из моей груди. Я дышал глубоко и часто, отвалив челюсть и вывалив наружу язык, как загнанная собака.

Минут через пятнадцать я выключил горячую воду и включил холодную, ледяную. А ещё четверть часа спустя я вышел из душевой, еле держась на ногах от истощения, зато трезвый, как стёклышко.

Физическую усталость я мог снять в два счёта, но не тут-то было с усталостью психической. Как это ни парадоксально звучит, общение с силами отнимает много сил. Нервная система — штука тонкая, уязвимая, особенно у колдунов, которые то и дело оказываются на грани безумия из-за постоянных стрессовых перегрузок. К счастью, у нас нет проблем со старостью и болезнями (кроме психических), поэтому мы можем позволить себе много спать, давая отдых своим нервам, а время от времени и вовсе удаляемся в какие-нибудь пасторальные миры, где предаёмся праздному безделью в течение многих месяцев и даже лет. Лучший способ борьбы с усталостью — отдых. Эта азбучная истина прочно укоренилась в моём сознании ещё с раннего детства, посему я без проволочек вновь забрался в постель и сразу же заснул.

Спал я крепко, без сновидений, и проснулся лишь в начале секунды — второй четверти сумеречных суток. Я чувствовал себя отдохнувшим, но немного опустошённым. Тело моё ныло, а мысли лениво ворочались в голове. После недолгих размышлений я пришёл к выводу, что это скорее от пересыпания, чем от усталости, и решительно поднялся с постели.

Стоя под холодным душем, я думал о предстоящем путешествии в Хаос и пытался вспомнить, говорил ли об этом Юноне. Кажеться, нет. Оставалось надеяться, что ни моя дочь, ни брат с сестрой не проболтались…

Пенелопу я нашёл в библиотеке на втором этаже. При моём появлении она отложила в сторону книгу, над которой скорее размышляла, чем читала её, подошла ко мне и поцеловала в щеку.

— Привет, Артур. С тобой всё в порядке?

— Привет, Пенни. Всё нормально. Как близняшки?

— Ещё спят. Но, думаю, скоро проснутся.

— А Юнона?

— На Марсе. У неё появились неотложные дела. Обещала вернуться до сиесты.

— А ещё раньше заявятся родственники, — сказал я. — Мама не умеет держать язык за зубами.

— Точно не умеет, — согласилась Пенелопа. — Но на этот раз, думаю, придержит — она слишком соскучилась по тебе, чтобы делиться тобой с другими. Хотя тебя и так вскоре вычислят. Со мной уже связывался дед Янус.

— Ну и?

— Боюсь, я солгала не очень убедительно. Его почти невозможно обмануть, он видит людей насквозь.

В мыслях я посочувствовал Пенелопе. По своему опыту я знал, какое это неблагодарное дело — кривить душой перед Янусом.

— Кстати, как там компьютер? Всё ещё считает?

На лицо дочери набежала тень.

— Да, считает. Я плохо разбираюсь в математике, но похоже на то, что последовательность вошла в область сильных нерегулярностей.

Я тяжело вздохнул. Этого я боялся больше всего…

* * *

Потом мы сидели на кухне. Пенелопа потчевала меня завтраком и рассказывала о своей жизни без отца и матери, о тех немногих родственниках из Света и Сумерек, с которыми зналась. Позже к нам присоединились близняшки и горячо заспорили, кто из них будет сопровождать меня в Хаос; пришлось бросить жребий, и Бренда проиграла. Все мои попытки уговорить дочь остаться закончились безрезультатно, и в конце концов я ей уступил. После этого Брендон и Пенелопа пошли переодеваться, а мы с Брендой ещё раз наведались к компьютеру. Ничего утешительного он нам не сообщил.

Возвращаясь в холл, я зашёл к себе и прихватил Эскалибур. Только в последний момент я кое-что вспомнил, второпях заколдовал маленькое зеркальце и связался с Морганом. Перекинулся с ним несколькими словами, предупредил, что в ближайшие дни буду недоступен для связи, и попросил не беспокоиться. Закончив разговор, я положил зеркальце в карман, на всякий случай. Хотя и сомневался, что Морган сможет вызвать меня в Хаосе — слишком большая разница во времени.

Брендон и Пенелопа уже ждали меня внизу. Моя дочь была была в бело-голубой тунике принцессы Сумерек, а брат — в алой с золотом мантии принца Света. На его поясе висела Грейндал — отцовская шпага с закалённым в Горниле Порядка клинком. В руках он держал ещё одну мантию — новенькую, для меня. Я надел её вместо старой, зачарованной, взял Брендона с Пенелопой за руки и спросил:

— Ну как, готовы?

Оба молча кивнули, а Бренда, устроившись в кресле, сказала:

— Ни пуха вам ни пера!

— К чёрту! — хором ответили мы.

Я потянулся вдоль Формирующих к самым их истокам. Передо мной повис Образ Источника, меня переполнила Сила…

Я попытался как можно чётче представить цель нашего путешествия: искривлённое пространство, пол, выложенный разноцветными плитами, высокий сводчатый потолок, роспись на стенах, вызывающая в памяти строки из Дантова «Ада».

Путь из Сумерек в Хаос… Лента дороги, концы которой смыкаются, превращая её в лист Мёбиуса…

Можно следовать по этой дороге и так попасть в пункт назначения, но можно, не двигаясь с места, проткнуть в ней крохотную дырочку и выйти с обратной стороны — результат будет один и тот же…

Пространство и время сворачиваются в лист Мёбиуса…

Тонкая струя энергии из глубин Источника — такая же острая для ткани пространства-времени, как лазерный скальпель хирурга для ткани человеческого тела…

Укол…

Прокол!

На короткое мгновение фиолетовая дымка окутала мир вокруг нас. Потом она исчезла, но мир уже стал другим. Нелинейным, неевклидовым.

Хаос. Преддверие Ада…

Мы оказались в Чертогах Смерти. Над нами нависал сводчатый потолок, под нашими ногами во все стороны разбегались разноцветные плиты, а на стенах…

Из груди Пенелопы вырвался возглас восхищения. Со смешанным чувством восторга и суеверного ужаса она увлечённо рассматривала фрески. Но совсем не так, как смотрели на них мы с Брендоном. Её восторг был не любительский, а профессиональный, с изрядной долей зависти… В моей памяти тут же всплыло множество мелких деталей, которым я поначалу не придал особого значения; я вспомнил о нескольких десятках картин, развешанных по всему дому, большинство из которых явно были написаны одной и той же рукой; я вспомнил лесенку, ведущую со второго этажа на чердак, видимо, в студию, и наконец до меня дошло, что Пенелопа — художник…