Украсть право первой ночи - Наталья Александровна Сапункова

ведь за это не убьют?

– Отец будет в ярости, – прошептала Крисс.

А Мариса подумала про себя – стала бы она так рассуждать ещё недавно? Сама вышла замуж, как велели. Да, ради себя просить королеву ей бы точно в голову не пришло. Но если бы её мать тоже служила королеве…

Тогда её жизнь была бы слишком другой, скорее всего.

– А ты не говори отцу, – посоветовала она. – Напиши королеве, что мечтаешь служить ей, как твоя мать. Ты сама знаешь, что надо писать! Если твой отец и будет в ярости, то это случится не сейчас.

Некоторое время Крисс молчала, сжимая в кулаках одеяло. Наконец сказала:

– Как я отправлю письмо? Для этого нужно позволение. Если попросить настоятельницу, то она поговорит с отцом…

– Ты будешь придумывать причины, почему ничего не выйдет?

Крисс легла и натянула одеяло до подбородка.

– Доброй ночи, Мариса.

– Доброй ночи, Крисс.

Наутро девушки вели себя как ни в чём ни бывало, и Крисс теперь если и казалась приветливей, то разве что самую малость – опять надела свою «маску». Все проснулись рано утром и пошли на молитву, потом в трапезную завтракать, потом послушницам назначили работу на день. Марисе и Крисс досталось общее – отмыть одну из дальних лестниц, а потом помогать в кладовой сестре-кастелянше и шить в общей мастерской. На взгляд Марисы – ерунда, а не работа.

Крисс смотрела на затоптанную лестницу с ужасом, но отважно принялась за дело первой – плескать воду со щёлоком на грязные ступени и тереть щеткой.

– Не спеши, ради Пламени, – остановила её Мариса. – Только испортишь.

Она нашла в кладовой жесткий веник и сначала подмела лестницу – большая часть грязи смелась, и работа предстояла вдвое легче. А вообще, Крисс со щеткой была неловкой и больше мешала Марисе.

– Постой просто в сторонке? Я быстро, – предложила она.

– Ну уж нет, нельзя, – отмахнулась Крисс.

И правильно – скоро заглянула монахиня, чтобы их проверить, и ни к чему не могла придраться. Ну а помощь в кладовой – просто перекладывать и пересчитывать бельё. Тут Крисс, наоборот, стремилась взять на себя больше – стыдилась, что большая часть грязной лестницы досталась Марисе. И кастелянша теперь казалась добродушной женщиной, которая улыбалась и даже пару раз пошутила. Короче говоря, всё было неплохо – обычные обязанности монастырских послушниц. Проще, чем то, что приходилось делать в доме мельника «чтобы без дела не сидеть». А Крисс, видно, раньше не занималась никакой работой – ну так от мытья лестниц ещё никто не умер…

А потом Марису позвали к настоятельнице – та уже узнала, что главную монахиню зовут мать Клеменс. Келья-кабинет настоятельницы была похожа на приёмную, в которой Мариса разговаривала вчера с отцом Савером, но не было той картины на стене, и вообще не было картин. Но столе горел огонь, в старинной серебряной лампе без стекла – воплощение Ясного Пламени.

– Заходи, дитя. Можешь сесть сюда, – настоятельница и показала на стул напротив себя.

Этот стул оказался лучше, удобнее, чем вчерашний, в приёмной. А настоятельница, должно быть, была самой старой из здешних монахинь – маленькая, худая, с лицом, покрытым морщинами. Но взгляд её был острым, всё подмечающим, и на зрение, как видно, она не жаловалась. И ещё она, в отличие от остальных, не казалась строгой, смотрела доброжелательно.

– Подними голову. Повернись немного… – мать Клеменс рассматривала шрамы на лице Марисы. – Вот ты какая, значит. Я немного знаю о тебе.

Видя удивление девушки, она пояснила:

– Тебя лечили в Обители Рябины, так сказал отец Савер. Я жила там долго, заведовала лекарским домом, пока не получила назначение сюда. Но с новой сестрой-заведующей мы переписывались, она и написала про тебя. Говоря по правде, я представляла тебя немного иначе. Сиди…

Мать Клеменс встала из кресла и обошла вокруг Марисы, приглядываясь, и для этого ей не понадобился костыль, она двигалась не спеша, но уверенно.

– Неприятные увечья, но тебе повезло, детка. Половина лица цела, губы целы, форма носа не пострадала. Тогда впечатление было бы хуже, а так можно понять, что у тебя привлекательная внешность. Понимаю, что это не слишком утешает, – она мягко улыбнулась.

– Я уже давно не огорчаюсь, матушка, – сказала Мариса.

– И правильно. Значение внешности переоценивают, – кивнула настоятельница. – Тот твой глаз, что на пораженной стороне, хорошо видит?

– Да…

– Ты просто счастливица. Тебе говорили, что шрамы нетрудно убрать? Я помню время, когда амулеты для стирания рубцов можно было купить проще и дешевле. Теперь, увы, это сложнее. Понятно, что их не было в Обители Рябины, когда ты там лечилась. Монастыри приобретают лишь амулеты, спасающие жизнь, а не внешность.

Конечно, Марисе всё это было понятно.

– Ты потеряла память, значит? – задумчиво продолжала настоятельница. – Совсем не помнишь своё раннее детство? А пожар?

– Ни детство, ни пожар, матушка. Я не помню даже, как меня лечили в монастыре.

– Так, значит. А что осталось? Может быть, сны? – мать Клеменс даже подалась вперед.

– Да, иногда. Но я их не понимаю.

– Это очень хорошо, – почему-то одобрила мать Клеманс. – Вот что, твою хромоту и сухорукость тоже можно исправить. Вопрос в средствах. А можно недорого купить маску, твое лицо будет казаться здоровым. Любую маску носят от нескольких часов до полусуток, этого хватит, чтобы ходить по городу и не притягивать взгляды. Конечно, если ты желаешь жить в мире, а не стать монахиней, к примеру. Ты станешь монахиней, дочь моя?

– Нет, матушка! – вздохнула Мариса и решительно помотала головой. – К этому я не готова.

– Хорошо. Тогда знай, что в Гарратене остались практикующие колдуны, которые держат лавки, – настоятельница не спеша вернулась на свое место, уселась в кресло.

– Мне не подходят маски, – призналась Мариса. – Мы пробовали. То есть, лорд Монтери покупал мне…

– Что, прости? – удивилась сестра Клеменс. – Пробовали? Лорд Монтери, говоришь? Но у лорда Монтери есть дар, он распознал бы подделку. Надо же! А какой был результат надевания маски?

– Никакого, матушка. Совершенно никакого.

– Даже так… – настоятельница задумалась. – Вот что, детка. Видимо, огонь, что тебя обжёг, имел колдовскую природу.

– Лорд Монтери тоже так решил, – призналась Мариса.

– Хм. Это по сути единственное объяснение,