На чужом пиру - Вячеслав Рыбаков

– Нет-нет. Я вскоре понял, в чем дело. Со своей проклятой уступчивостью я выглядел как человек, которого очень легко можно сделать удобным. Ведь когда двое становятся вместе, они оба меняются, это неизбежно. Если кто-то из них меняется недостаточно, или не меняется вовсе, они, как правило, перестают быть вместе, правда?

– Правда, – согласилась она, и ему показалось, что подумала она о чем-то своем.

– Так вот меня всегда принимали за человека, ради которого можно меняться минимально, а меня менять максимально. Вот что было ужасно. Именно из-за этого, я полагаю, и только из-за этого ждали, как вы выразились, именно меня. Тех, кто уже как следует погуляли, либо, наоборот, никому не понадобились, я привлекал. Потому, что со мной можно было не считаться. Делай, как нам надо – или прощай. Как мне самому надо – это мои собственные проблемы, и если я хоть словом о них заикнусь, значит, я эгоист. А, кроме меня, эгоистов нет, все просто живут и добиваются своего. И, Кира, всю свою жизнь я, чтобы не обидеть… Меня почему-то никто никогда не боялся обидеть. Понимаете, Кира? В голове осталось лишь одно: меня никто не любит. Меня только используют. Когда такое гвоздит, можно совершить очень страшные вещи…

И я совершил их. Мне велели; пришли и просто велели – и я совершил. Совершал много лет.

Неужели она не поймет, с тоской и надеждой думал он. Неужели ей не захочется хотя бы из чувства противоречия, хотя бы из жалости доказать мне, что со мной можно считаться? Что мне можно подчиняться хотя бы отчасти?

– Ведь когда двое делаются вместе, они оба начинают отвечать друг за друга, правда?

– Правда, – негромко и очень отрешенно проговорила она, глядя куда-то мимо, и снова ему показалось, будто, соглашаясь с его словами, она думает совсем не о нем.

Как он хорошо сказал, думала она. Отвечать друг за друга. Не просто любить друг друга или нуждаться друг в друге – в конце концов, любое одомашненное животное нуждается в своей кормушке и, как правило, любит того, кто сыплет туда еду.

Сколько лет вместе – и вот вдруг выяснилось: я не знаю, отвечает ли Антон за меня.

А я за него? Даже этого не знаю…

– Так вот почему-то получалось так, что я должен был отвечать – а за меня отвечать никто и не думал. И я от этого просто осатанел. Просто осатанел. И от себя – потому что ощущал себя прОклятым. И потому еще, что ведь вдобавок я сам себя считал подлецом всякий раз, когда пытался не уступать. Ведь я, видя, что меня пусть и не любят, но хотят замуж, уже сознательно делал вид, будто этого не понимаю. И тот мизер, который мне давали В ОЖИДАНИИ, я брал – а брать был НЕ ВПРАВЕ, ведь я-то знал, что НЕ ДОЖДУТСЯ! Ох, давайте немножко выпьем, Кира.

– Давайте, – по-прежнему негромко и отрешенно согласилась она. И подняла свой бокал. – Давайте, Вадим, выпьем за то, чтобы ответственность никогда не была нам в тягость, а безответственность никогда не была нам в радость.

– Какой тост, – проговорил Кашинский с неподдельной дрожью в голосе. – Согласен всеми потрохами, Кира.

Они выпили. Помолчали, с нерешительным пониманием улыбаясь друг другу. Потом она сказала:

– Наверное, есть ещё третье. Это вот и следует вам искать. И не восхищенная раба, и не клуша в ожидании… интересного положения. Просто человек, который хочет помочь.

Он только руками всплеснул.

– Да с какой это стати – помочь? Экий гуманизм!… Тот, кто якобы за так хочет помочь – просто обманывает тебя с какой-то совсем уж мерзкой целью, о которой и сказать-то тебе открыто не решается. Либо обманывает себя, а когда поймет, что себя обманывал – за эту самую помощь тебя же и возненавидит! – он вздохнул. – Какая же вы ещё молодая, Кира… Помочь! Видели вы эти бесконечные афиши с призывами: господа, будьте благоразумны – не оказывайте никакой помощи незнакомым людям на улице, в транспорте или в общественных зданиях, не выполняйте ничьих просьб. Не принимайте от посторонних помощи и по возможности не обращайтесь за помощью ни к кому, кроме официальных лиц. Нарушение этих правил может привести к непоправимым последствиям для вашего здоровья, благополучия и благосостояния…

– Жизнь – не общественное здание.

– Она ещё хуже, Кира!

Она покачала головой.

– Я знаю людей, которые стараются помогать совершенно бескорыстно. На свой страх и риск. Не рассчитывая даже на простейшую благодарность. Тайком, – она, пригубив, помолчала; он ждал. Уронила: – В меру своего разумения, конечно.

– Ну, не знаю… Познакомьте.

– Вряд ли это возможно.

– Вот видите. Вы сами в них не уверены.

– Я в них уверена. Я в себе, Вадим, не уверена… Что-то я не то делаю.

У него перехватило горло от нежности.

– Наверное, вам самой нужна помощь?

Она помолчала, потом сказала тихонько:

– Наверное.

Он мгновение выждал, чтобы не показаться слишком назойливым. Потом осторожно спросил:

– Я не мог бы?..

Она не ответила. И вдруг безо всякого тоста взяла бокал и сделала несколько больших глотков.

– Я вас очень понимаю, Вадим. Казалось бы, у мужчины и женщины именно тут взгляды должны особенно расходиться. Но мне так понятно, до чего это больно и безнадежно – все время быть без вины виноватой!

Ее глаза затуманились, размякли черты лица.

Какие глаза!

– А вы?.. – вдруг решился он спросить с откровенностью, которая испугала его самого прежде, чем он закончил фразу. – Вы не хотели бы мне помочь? – Помолчал. Она не прервала его. Значит, можно было продолжать. – Бескорыстно, – он чуть улыбнулся, возвращая ей её слова. – На свой страх и риск. Не рассчитывая даже на простейшую благодарность. Вы мне, я вам… так и помогли бы друг другу.

Она, конечно, поняла, что он имеет в виду. Ее губы чуть дрогнули, и лишь через мгновение она ответила:

– Наверное, нет, Вадим.

– Почему?

– Боюсь, это было бы нечестно.

– Почему? – настойчиво повторил он. Но она не ответила. – Расскажите теперь вы о себе, – попросил он. Но она замотала головой так, что её длинные волосы залетали и заплясали вокруг лица. – Ну почему же опять нет?

– Не могу. Нельзя.

– Устав тайного ордена не велит? – улыбнулся он.

Она затравленно глянула на него.

– В каком-то смысле.

– Кира!

– Это все звучит ужасно пошло, Вадим. Как в сериале каком-то. Но пожалуйста, не спрашивайте!

– О вас спрашивать нельзя. О гуманистах ваших спрашивать нельзя. О чем же можно? Хорошо, я вот что спрошу: почему же эти гуманисты ВАМ не помогут, если они готовы всем-всем так бескорыстно помогать?

Тонкой рукой, уже немного потерявшей точность движений, она тронула свой бокал, но не взяла.