Срыв (сборник) - Роман Сенчин

С водой в деревне было неважно – водонапорка работала еле-еле, часто из колонок или вовсе ничего не бежало, или сочилось тончайшей струйкой.

Там, откуда мы переехали, в каждом доме была забита скважина, стоял насос. Качнул рычагом, и вот она – пошла ледяная, чистая вода, хоть пей, хоть поливай, хоть в баню шланг перекинь…

А здесь мучились из-за нехватки воды годами, поэтому у многих и огороды были – одна картошка, и скотину мало кто держал – «Как поить ее? Не натаскаешься». Мы удивлялись: вода-то под ногами почти, закопайся метров на семь, и пойдет.

Вообще многое в деревенской жизни нас удивляло: люди жили кое-как, словно бы в какой-то тяжелой одури. Дома все старые, построенные родителями, а то дедами тех, кто населял их теперь; хозяйство скудное, убогое, у некоторых даже куриц не было, теплицы и парники – в считанных огородах… Мы собирались за два-три года перестроить дом, поставить новую баню, теплый гараж, теплицы под стеклом… Мало что из этого осуществилось… Но тогда мы были полны энергии.

Энергией бурлил и Валерка. Вскоре после переезда устроился скотником, взял корову. По утрам обычно он первым приходил к колодцу, и это говорило о его трудолюбии. Дело в том, что колодец был неглубокий, воду доставали журавлем. За ночь лунка здорово замерзала, и ее приходилось раздалбливать ломиком, свесившись по пояс в колодец. До приезда Валерки долбить приходилось чаще всего нам – другие могли ждать целый день, поглядывая в окна – несут ли воду, можно ли им идти к готовенькой лунке.

Не замечая или не желая замечать эти соседские хитрости, Валерка появлялся у колодца часов в восемь утра, брал ломик. Даже жалко его становилось, и то отец, то я шли ему помогать, хотя иногда воды у нас в этот момент было достаточно.

В начале апреля, только снег сошел, Валерка стал строиться. Заказывал бревна, доски и в свободное от работ на ферме время колотил сараи, стайки; ему приходили помогать братья, коренастые пацаны лет двенадцати-четырнадцати. Звон – настоящая музыка – от вгоняемых в дерево гвоздей разносились тогда по всей округе.

Мы, целые дни проводя в огороде – теплицы ставили, правда, не под стекло, а для целлофана, копали грядки, рассаживали викторию, устраивали парники, – заражались этой бодрой музыкой, работали веселей.

Весной и летом я часто видел Валеркину жену: она оказалась небольшого роста, фигуристой, с длинной черной косой. По городской традиции одевшись в выходное платье, катала ребенка в коляске вдоль по нашей Заозерной, поглядывала по сторонам. И взгляд ее постепенно становился все скучнее, потом – и тоскливее.

Я тоже скучал в деревне, тосковал по городской жизни. Хорошо, что сестра быстро нашла работу в городе – ее приняли в местный драмтеатр (до переезда играла в ТЮЗе, училась заочно в училище культуры), дирекция снимала ей комнату в общежитии; я время от времени наведывался к ней, ночевал, гулял по городу, постепенно приобретал приятелей.

Большинство же деревенских в город выбиралось хорошо если раз в месяц. Не к кому было, да и не на что. Работа тогда еще имелась (совхоз развалился году в девяносто шестом-седьмом), но денег почти не видели. Зарплату или только обещали, или выдавали одним – сгущенкой, другим – мясом, третьим – комбикормом, и происходил обмен: пять банок сгущенки – на мешок комбикорма, десять килограммов мяса – на кубометр обрезных досок… Тем, кто работал в школе, садике, вместо денег вручали специальные талоны, по которым в райцентре можно было приобрести хоть продукты, хоть одежду или уже никому не нужные в то время, вышедшие из моды хрусталь, чешское стекло, ковры. В республике Хакасия, расположенной километрах в семидесяти от нашей деревни, ввели параллельные местные деньги, которыми платили пенсии, пособия, зарплату бюджетникам… Много чего было в те годы. Теперь и не верится, что это было на самом деле, – кажется, фантазии…

Мы решили зарабатывать деньги огородом (для себя держали кур, десятка два кроликов). Посадили редиску, морковку, организовали плантацию виктории. В середине мая редиска (ее мы на ночь накрывали целлофаном, для чего сделали дуги из тальника) поспела, стали вязать ее в пучки, возить на базар в город. Пятьдесят километров в одну сторону… Худо-бедно, но редиску брали. Денег доставало на бензин для «москвича», на самые необходимые продукты, на мои поездки в город – «развеяться»… После редиски пошли виктория, огурцы, помидоры, морковка; кинзу, помню, хорошо покупали шабашники с Кавказа, но мне она не нравилась – терпкий запах ее заливал весь огород, в жару дышать от нее становилось трудно, как маслом каким-то воздух пропитывался.

Валерка же для заработка выбрал животину. Видимо, были у него денежные сбережения, и он купил поросят, гусят; с кормами, благодаря работе на ферме, проблем не возникало. То ли платили ему кормом, то ли подворовывал, но так или иначе часто привозил на телеге мешки.

Как большинство скотников, лошадь Валерка держал у себя. Относился к ней хорошо. По крайней мере, запрягая, не материл, не бил, как другой наш сосед, тоже скотник. Тот каждое утро устраивал в своей ограде целый «радиоспектакль»: «Да стой ты, тварь педальная!.. Стоять, говорю, разорви твою мать!.. Куда ж ты морду воротишь?! Щас зубы повыбью, сволочь тупая!..»

Лето прошло быстро, и начались дожди, все более холодные; растения на огороде вяли, хирели. Теперь главным делом стало не нарастить новое, а, выбрав ясные дни, убрать уже выросшее, просушить, одно – спустить в подпол, другое – посолить, третье – сложить в коробки… Денег за лето мы почти не скопили, и зима предстояла невеселая. Слава богу, родители оформили пенсии.

Было им тогда немного за пятьдесят, но Тува, где мы жили до переезда, в начале девяностых была приравнена к районам Крайнего Севера (хоть и располагается примерно на широтах Киева, Воронежа), и поэтому пенсии оказались не совсем копеечные. Хотя, конечно, хватало их не на многое.

Валеркины, а скорее всего, больше его жены надежды на лето тоже не оправдались, все чаще слышался ее раздраженный голос. Слов было не разобрать – говорила она где-то в глубине двора или в сенках, но интонация была понятна: выговаривала мужу, упрекала.

Конечно, вторая зима в крошечной, низенькой засыпушке мало кому могла понравиться. Некоторые местные, правда, обитали в подобных халупах всю жизнь, но приезжие все-таки пытались скорее построить что-нибудь попросторнее, посветлее.

Мало кому, впрочем, удавалось поставить такой дом, как бы хотелось, – стройматериалы стоили не так уж много, но живые деньги были редкостью. Люди жаловались, что, даже вырастив бычка или свиней, продать их совхозу не удавалось – там предлагали вместо денег обмен на корма, лес, уголь. Цемент же, кирпич, листовое железо покупать нужно было только за наличные.

Находились те, кто вез мясо на рынок; другие искали покупателей на «живой вес», но это было сложно, а для лишенных коммерческой жилки людей – и непосильно. И, конечно, слухи об обманах, о бандитах, маскирующихся под скупщиков, многих пугали.

…Новая весна была не такой радостной, как прошлая. Не стучали молотки в Валеркиной ограде, мы работали на огороде без прежнего энтузиазма, понимая, что, если даже урожай будет охальный, собрать денег на квартиру в городе нам не удастся (цены, несмотря на дороговизну денег, росли бешено – приезжих становилось все больше и больше, а строительство почти не велось). В лучшем случае заработаем столько, чтоб пережить грядущую зиму.