Рыцарь чужой мечты - Галина Владимировна Романова

Свидетелей, на поверку, оказалось ни много ни мало – один муж. Он один знал, куда отправилась его жена вечером. Знал даже, почему она туда отправилась.

Почему все же? Да потому, что Мохова ей позвонила, рыдала и умоляла Ирину приехать к ней. Что будто бы она во всем сумела разобраться. Что знает виновных и даже может назвать их ей по имени.

– Мужу не показалось опасным отпускать жену одну вечером к человеку, на которой висят подозрения в убийстве? – едко перебил Виктор Иванович Гришина.

Конечно, показалось. Еще как показалось: и опасным, и ненужным, и несвоевременным. Только успела вернуться из тюремных застенков, как снова лезет к черту на рога. Отдыхать бы да стараться обо всем забыть, начав просто жить. Нет же, ей непременно приспичило во всем разобраться самой…

– Ну когда тебе никто не верит и обвиняет бог знает в чем, еще и не на такие рога полезешь, – вступился за Ирину Виктор Иванович с хмурым видом. – Нам-то с тобой о презумпции думать некогда. Нам с тобой раскрываемость важна.

– Это ты зря, Иваныч, – попытался обидеться Гришин, но потом счел это лишним, что ни говори, а за раскрываемость с них со всех шкурку снимают. – Так вот муж ее не пускал. И даже у порога встал баррикадой. А она все равно ушла. И вот что вышло.

– Да-аа, вышло, елки-палки! – Виктор Иванович поставил локти на стол, сцепил пальцы в замок под подбородком и пожаловался: – Что теперь делать мне с этой Моховой, ума не приложу!

– Да от таких улик теперь ее ничто и никто не спасет, Виктор Иванович! – посетовал Гришин, закуривая в своем кабинете, что позволял себе крайне редко. – Это просто бомба! Теперь вот не знаю, как оправдаться перед самим собой за то, что отпустил ее под залог! Залет с ней полный!

Спорить было сложно. Мохова Светлана попала, и еще как!

Виктор Иванович теперь просто был не в силах ей помочь, как бы ни хотел.

Она сама позвонила Ирине, ее ведь никто не заставлял. Пригласила к себе домой. Опоила вином и отправила обратно домой. Результат ее гостеприимства оказался плачевен: Ирину на следующий день в тяжелейшем состоянии отправляют в больницу, в крови ее находят яд.

Допрашивают мужа Ирины на предмет того, где его жена могла отравиться? Где была, с кем контактировала? И узнают о Моховой. Едут к ней и делают обыск. Она молодец, все постаралась убрать. Не было пустых бутылок из-под выпитого вина, грязной посуды в раковине, прошла ведь пара дней после ее приглашения, времени было предостаточно. Но!

Но в одном из чистых бокалов, из которого, предположительно, пила жертва, находят микрочастицы этого яда. То ли плохо вымыт был, то ли вообще имел свойства не вымываться наскоро, а требовал тщательной тепловой обработки. Специалисты разберутся…

– Что говорит Мохова? – проговорил Виктор Иванович, когда Гришин закончил рассказывать ему обо всем по третьему кругу, наверное.

– А ничего не говорит! Молчит и плачет. Даже с адвокатом на контакт не идет.

– А Ирина тоже молчит?

– Ирина? Ирина, конечно, молчит! Она все еще очень плоха. К ней, кроме мужа, никого не пускают. Его – и то затем, чтобы судно вынести, обмыть и все такое. Сам знаешь, какой в наших больницах уход. Да и что нового эта Ирина может тебе сообщить? Все и без нее известно.

– Не скажи. – Виктор Иванович задумчиво теребил мочку уха, настырно не желая так скоро соглашаться. – Она могла сообщить ей все же имена виновных.

– Кто мог сообщить??? – прошипел Гришин так, что на сип сорвался и надсадно закашлялся. – Ты снова о Моховой этой?! Снова пытаешься ее оправдать?! Ты в своем уме, Иваныч, а?! Понимаешь, что несешь?! Да нас с тобой… Нас с тобой за нее могут с работы попереть! Так тебе-то проще, ты вроде как на общественных началах ее делом занимаешься, а я!..

– Погоди, не кипятись, – примирительно произнес Виктор Иванович, понимая своего коллегу, как никто. – Но ведь не станешь отрицать, что Ирину неплохо было бы послушать, так?

– Ну… Тут не могу не согласиться, – начал было мяться Гришин, но тут же снова заартачился: – Только нового ничего не жду!

– Да погоди ты! Мало ли что там могло произойти! Эта Мохова… – Виктор Иванович неслышно выругался, закачав головой: – Странно все как-то, не находишь?

– Что странно? – уже начал раздражаться Гришин, откровенно про себя посылая ко всем чертям своего коллегу. – Что странного?!

– Нет, ну как… Все странно! Пригласить к себе человека и взять и отравить его. И это при том, что ходит под статьей, под подозрением в деле, где фигурирует яд. Это как-то… Как-то неумно, нелогично как-то, тебе не кажется?

– Нет! Мне не кажется это нелогичным. Мне кажется это бесчеловечным, во как! Бесчеловечно отправлять на тот свет младенца. Если, конечно же, он на самом деле был отравлен. Бесчеловечно потом истязать его отца, преследуя меркантильный интерес! Бесчеловечно расправляться потом с несчастной вдовой, обезумевшей буквально от собственного горя. Кстати, еще не факт, что мужика этого жена его отравила. Кто знает, что заставило ее написать эту чертову посмертную записку?!

– Мохова диктовала! – фыркнул сердито Виктор Иванович.

– А что? Может, и диктовала. Может, и авторучку ей в руки вкладывала, опоив. Тут все очень странно. Ты… У тебя мотив – я понимаю – быть к ней снисходительным. А я… Я не могу делать вид, что полтора десятка улик, свидетельствующих против нее, просто глупое наивное совпадение. Извини, Виктор Иванович, но если ты и дальше будешь отстаивать ее невиновность, то я тебе не союзник. Как хочешь!

Конечно, Виктор Иванович так не хотел, а что делать! Он не мог не признать правоты Гришина, но и сдаваться не хотел. И уж, если положить руку на сердце, глодал его червь сомнения. Сильно глодал.

Он ведь вчера днем, вернувшись домой, много думал. Нет, сначала он отведал пирогов. Млел, сидя на кухне под оранжевым абажуром, под методичный говор своей любимой супруги. Упивался чаем, надкусывал по-бессовестному пироги, отыскивая любимую начинку. Слушал ее, кивал, улыбался. Потом пошел с ней в спальню, и там такое было!..

Он даже припомнить потом не смог, когда такое у них бывало за последние годы. И она молодцом, как молодая, и он не подкачал. А вот когда она уснула с безмятежной улыбкой, он и начал думать. Поворочаться бы, да жена плотно припала к его левому плечу, не оторвать. Вот и пришлось лежать до нытья в пояснице, не шевелясь глазеть, не мигая, в потолок и думать, думать, думать.

И додумался-таки! Додумался до такого, что рассмешил с утра свою жену, рассказав ей о своих соображениях.

– Витюня, ты так всем преступникам найдешь оправдательный мотив, – удивленно воскликнула она, поигрывая чайной ложечкой над краешком своей чашки. – Благодарность благодарностью, но… Но факты – вещь упрямая. Сам же говорил!

Да-да он говорил, и что теперь! Говорил-то раньше, а теперь все как-то сложилось иначе. Все как-то неправильно, нелогично, запутанно и очень сильно попахивает сумасшествием.