О чем говорят президенты? Секреты первых лиц - Вячеслав Кеворков

Примечательно также, что если руководитель охраны Генерального секретаря В.Самодуров рассказывал о любопытстве, проявляемом западными спецслужбами к здоровью Л. Брежнева с улыбкой, то экс-руководителю французских спецслужб юмора не хватило и, судя по публикациям, он решил на полном серьезе представить события того времени как свою профессиональную победу.

Кроме необходимости тщательного сокрытия данных о здоровье Генерального секретаря была и другая сложность. К моменту второго визита в Германию у Брежнева развился синдром лестницы. Он с большим трудом вскарабкивался по ступенькам вверх и с не меньшим спускался вниз. С течением времени синдром этот обострился, и стал серьезной проблемой во многих протокольных случаях, в частности, во время парадов на Красной площади, которые Брежнев должен был принимать, поднимаясь на Мавзолей по лестнице на глазах у многих тысяч людей, собравшихся на площади, и сотен миллионов, сидящих у экранов телевизоров. Дело в том, что строили и проектировали Мавзолей — памятник вождю Ленину — молодые революционеры, только что прошедшие через баррикады и окопы Гражданской войны. Им и в голову не приходило, что всего полстолетия спустя во главе коммунистической партии, победу которой они готовы были оплатить своей жизнью, окажется человек, неспособный преодолеть несколько ступенек.

В создавшейся ситуации, естественно, возникла мысль о сооружении подъемника, который бы возносил Генерального секретаря на Мавзолей невидимым для посторонних глаз способом. Во время государственных визитов за границу применялся другой метод: роль вспомогательного подъемно-опускающего механизма выполнял один из охранников, следующий по пятам за Брежневым и остававшийся невидимым для телевизионных камер. Должен сказать, что делалось это на высокопрофессиональном уровне.

После того, как советский лидер спустился по трапу на бетонное поле аэропорта Кёльн-Бонн, обошел в сопровождении президента ФРГ Вальтера Шеля, выстроившийся почетный караул, а затем отбыл в отведенную ему резиденцию, у советской стороны появились все основания считать, что полдела сделано. Вторая половина возлагалась на Громыко, но он чувствовал себя вполне уверенно, поскольку в портфеле его лежала тщательно согласованная между обеими сторонами совместная декларация из 10 пунктов, где взаимоотношения между нашими странами были разложены по полочкам.

Судя по всему, несколько сложнее было положение у канцлера Шмидта. Сказав в своей лондонской речи «а» по поводу ракет среднего радиуса, он обрек себя на то, чтобы назвать Западу и все остальные буквы алфавита. Однако джинн, выпущенный из бутылки, вышел из его подчинения и, вооружившись доктриной устрашения, стал угрожать новой конфронтацией между Востоком и Западом. Наряду с ракетами вылезла на поверхность и проблема доверия советским лидерам. В ту пору всех политиков, в том числе и самых крупных, было принято разделять не на дураков и умных, а на «голубей» и «ястребов». Даже в связи с возникновением проблемы советских евроракет Запад был склонен скорее доверять Брежневу, однако, вроде бы, стал серьезно задумываться над тем, как распорядится этими ракетами его преемник. Мы изо всех сил намекали своим немецким собеседникам на то, что тот, кто придет после Брежнева, уже многие годы из-за его спины правит государством и поэтому никаких изменений к худшему быть не может. Что касается «голубей» и «ястребов», то приходилось постоянно твердить, что у нас страна руководима общим и строгим порядком, который точно предписывает, кому и в чьи перья рядиться.

Сегодня разговор на языке Эзопа выглядит малоубедительным. В те же времена разговоры о перемещениях в руководстве, а тем более о замене Брежнева, могли иметь самые неприятные последствия. У Брежнева не было уже сил править страной. Но до самого последнего момента у него оставалось достаточно власти, чтобы отвернуть голову любому, кто хотя бы в мыслях мог покушаться на его пост.

Чтобы не навредить делу, мы старались проявлять максимум осторожности, поскольку, проводя встречи в Германии, у нас никогда не было гарантии, что наши беседы не прослушиваются. Опасность эта значительно выросла с тех пор, как Бар покинул особняк Уполномоченного федерального правительства по Западному Берлину на Пюклерштрассе, 14, и нам пришлось перенести встречи на частную квартиру его школьного приятеля.

Кстати, и невидимками нам остаться не удалось. В одной незначительной западногерманской газетенке появилась информация в связи с тем, что советский журналист Леднев подозрительно часто посещает Бонн и, судя по всему, он делает это неспроста, а по чьему-то заданию. Мы хорошо знали, что подобные публикации не являются плодом журналистской проницательности. Кого-то наша деятельность по ФРГ явно раздражала. И судя по всему, этот кто-то совсем неплохо разбирался в советской действительности.

Получив эту информацию, Андропов не удержался, чтобы не похвалить самого себя за то, что мы с самого начала выдвинули на хорошо просматриваемую авансцену Леднева, отведя мне, как он сказал, роль «серого кардинала». Он считал, что если бы появилась моя фамилия даже в таком контексте и в такой незначительной газетенке, пришлось бы объяснять то, к чему «многие были не готовы», а, может быть, и перестраивать всю работу канала.

Возможно, он и прав. То были времена, когда люди строили свои отношения на дезинформировании друг друга.

Как уже здесь говорилось, то было время, когда мозгами людей полностью владела идея дезинформации, поэтому заставить кого-либо поверить в искренность намерений было совсем не просто. А уж убедить, что глава могучего и зловещего монстра, каким слыл КГБ, всеми силами подталкивал высшее советское руководство к активному и честному сотрудничеству с Западной Германией — и подавно.

В «немецком вопросе» Андропов занимал позицию куда более честную, чем многие чиновники в Министерстве иностранных дел. Модную тогда идею «забивания клиньев» между ФРГ и ее союзниками он называл «бесполезными хлопотами» и обязательно рекомендовал «не поливать пластиковые цветы, они все равно не будут расти». Справедливости ради надо признать, что такую позицию он занимал не во всех случаях.

В отношении США, например, он вполне был готов руководствоваться старым принципом: «Divide et impera» — «разделяй и властвуй».

Но и в отношении ФРГ он старался не популяризировать свои взгляды, высказывая их лишь в узком кругу. И тем не менее ему удалось убедить Брежнева не драматизировать проблему размещения ракет в Европе ни во время визита Генерального секретаря в ФРГ, ни позже, что и помогло избежать ухудшения отношений между нашими странами. Значительную долю заслуг в предотвращении возможного кризиса в отношениях следует отнести на счет политической гибкости канцлера Гельмута Шмидта. Ему удалось достичь гармонии трех качеств интеллекта: жесткости, логики и личного обаяния, под воздействие которого так легко поддался Брежнев.

В итоге, Шмидт добился принятия решения о размещении ракет в Европе, не допустив ухудшения отношений с СССР. Цена за успех оказалась минимальной — неприязнь со стороны министра иностранных дел Громыко.

Однажды, если не изменяет мне память, Громыко в присутствии Фалина поинтересовался, какую цену потребовали бы западные немцы в ответ на предложение выйти из НАТО. Министр при этом просил с самого начала исключить из торгов Западный Берлин и ГДР. Андропов расценил этот разговор как намек на необходимость позондировать почву у немецкого руководства, и просил ни в коем случае этого не делать, окрестив саму постановку вопроса «политическим базаром».