Жизнь и приключения Заморыша - Иван Василенко

– Нет, нет, батюшка! – хмурясь, отвечал отец. – Он не имеет никакого пристрастия к духовным занятиям. Он у нас по светской линии пойдет.

Но чем решительнее отец возражал, тем настойчивей его убеждал черный. Отец говорил, что у меня экзамены на носу и мне сейчас не до греческого языка. Черный отвечал, что меня греческие монахи научат «Символу веры» по-гречески в один момент. «Он слабенький, – стоял на своем отец, – ему нельзя перегружаться». – «Ничиво, ничиво, – успокаивал отца черный, – пусть приходит в наш монастырь обедать – через десять дней он будет толстый и сильный».

Отец умолк. Долго молчал, потом совсем другим голосом сказал:

– Да, хорошо попитаться ему следовало б. Какая у нас пища! Постный борщ да селедка. А он у нас в детстве кровью сошел. Совсем заморышем растет… Но петь в церкви он все равно не захочет. Из русской сбежал, а в греческую его и калачом не заманишь. Вместо церкви будет бог знает где бродить… Он такой…

– У нас, кириэ Мимоходенко, усо есть: масло есть, сардины есть, оливки есть, апельсины есть, инжир есть…

Может быть, черный еще долго перечислял бы, что у него есть в монастыре, но тут распахнулась дверь и на пороге показался наш рыжий батюшка.

– А-а, – протянул он ехидно, – так это вы, патер Анастасэ! А я думал, чей это медоточивый голос, кто тут соблазняет оливками да инжиром господина Мимоходенко подобно змию, соблазнявшему в эдеме легковерную жену Адама – Еву плодами древа познания добра и зла. Теперь понятно, почему отрок Димитрий отлучился от церкви архангела Михаила. Ах, патер Анастасэ, патер Анастасэ! А я-то считал вас своим лучшим другом и во всем доверял вам! Вот и верь после этого соленым грекам, хоть бы и в монашеском облачении!

Монах поднялся со стула и замахал широкими рукавами рясы, как черными крыльями.

– Не усо вам, не усо вам, патер Евстафий! Вы сами, патер Евстафий, меня обманули. Вы говорили, патер Евстафий, что мальчика будем делить пополам: половина царю Константину, половина архангелу Михаилу. А вы взяли архангелу Михаилу усо мальчик, усо!.. Нехоросо так, патер Евстафий, нехоросо!.. Асхима, асхима!..[21]

– А долги не платить по четыре месяца – это «хоросо», патер Анастасэ? – сощурясь, прошептал наш батюшка.

– Какие долги, патер Евстафий, какие?.. – тоже перешел на шепот черный.

– Забыли? А чье каре наскочило на мой покер?

– Патер Евстафий, так это был чистый блеф! Никакой покер у вас не был! Вы даже не показали карты, вы сунули карты под карты!..

– Что-о?.. Карты под карты?!. Так я кто же, по-вашему, шулер?

– Сига[22]. – Черный показал глазами на моего отца и уже громко сказал: – Я, патер Евстафий, очень вас уважаю. Просу вас ко мне в келию. Мы усо, усо – как это по-русскому? – миром уладим… Кириэ Мимоходенко, – повернулся он к отцу, – вы согласны посылать вас паликари… вас мальчик в нас монастырь?

– Видите ли, отец Анастасэ, – развел отец руками, – я, может, и согласился бы – как-никак, мальчику не вредно поправиться на хороших харчах, – но надобно и его согласием заручиться…

– Орео! – воскликнул черный. – Орео, кириэ Мимоходенко! Прислить сюда вас мальчик, я буду говорить с ним.

Тогда я вышел из-за перегородки и сказал:

– Папа, я согласен. Я все слышал. Я согласен.

– Ты согласен? – в удивлении отступил отец. – Согласен?

– Да, – твердо повторил я, – согласен. Я буду каждый день заходить в монастырь… обедать и учиться петь по-гречески.

Черный хлопал в ладоши:

– Орео!.. Орео, поликари!.. Орео!..

У отца был деревянный ящик, в котором он держал разные инструменты: стамески, буравчики, плоскогубцы, отвертки, молотки. Отец редко пользовался ими, только в случаях, когда надо было забить гвоздь или выправить осевшую дверь, но, если он замечал, что какого-нибудь инструмента в его ящике не хватает, нам всем доставалось на орехи. И все-таки я этот ящик вытащил из-под конторки и долго в нем рылся, отыскивая маленький молоточек. Нет, молоточка в ящике не было. Большой молоток был, а маленький, который можно бы незаметно держать в кармане, куда-то исчез: наверно, Витька затаскал. Оставалось одно – идти к Ильке: в кузнице есть все на свете инструменты. Конечно, Илька будет допытываться, зачем мне понадобился молоточек. Что ж, пусть спрашивает: на этот раз я ему ничего не скажу.

Смеркалось, когда я подходил к кузнице.

– Эй, пономарь, лезь сюда! – донеслось до меня откуда-то сверху.

Я поднял голову и увидел на закопченной крыше Ильку. Одной рукой он держался за трубу, а другой показывал мне на деревянную приставную лестницу.

– Лезь, не бойся!

Не такая уж высокая крыша, чтоб я побоялся взобраться на нее. Но, взобравшись, я чуть не свалился – такая она была покатая.

– Ты что тут делаешь, Илька? – спросил я и тоже ухватился рукой за трубу.

– Звезды считаю.

Я обвел глазами небо. На нем светилась только одна звезда, да и та величиной с наперсток: ведь было еще рано.

– Сколько ж ты насчитал? – спросил я недоверчиво.

– Семь тысяч девятьсот одиннадцать, – не моргнув глазом, ответил Илька.

Вот и опять он разговаривает со мной так, будто я сую нос не в свое дело.

– Ладно, считай дальше, – сказал я небрежно, – только сперва дай мне маленький молоточек. У вас в кузнице, наверно, всякие есть.

– У нас всякие есть, – подтвердил Илька. – А нет, так нам ничего не стоит сделать. Тебе зачем молоток?

– Мух бить, – ответил я в отместку.

– Му-ух?! – несказанно удивился Илька. – Какой же дурак бьет мух молотком?

– А какой дурак звезды считает на пустом небе?

Некоторое время Илька таращил на меня свои зеленые глаза, потом закричал:

– Э, врешь, врешь!.. Говори, зачем тебе молоток! Говори, а то не дам.

– А ты признайся, зачем сюда залез, тогда скажу.

– Залез и залез, кому какое дело! Ну, говори! Говори, а то сейчас же полетишь с крыши.

Мы долго спорили. Потом Илька презрительно сказал:

– Подумаешь, очень мне интересно, зачем ему молоток понадобился! Хоть грабли попроси, я и не подумаю спрашивать. Сиди тут, я сейчас принесу. Настоящий парень всегда выручит товарища. А то есть такие прижимистые ангелочки, что у них и старого перышка не допросишься. – Он полез было с крыши, но затем вернулся и строго предупредил: – Ты сидеть сиди, да не зевай. Как увидишь, что кто-нибудь остановится тут и навострит свое свинячье ухо, сейчас же постучи три раза по крыше. Да и сам не заглядывай.