Смертельная белизна - Роберт Гэлбрейт

После недолгого раздумья у Робин вырвался стон, эхом отозвавшийся от стен крипты.

Впервые за год с лишним Страйк просил ее, причем буквально в последнюю минуту, поработать сверхурочно, но в эти выходные они с Мэтью планировали отметить первую годовщину свадьбы. Уже был заказан номер в дорогом отеле, а упакованные дорожные сумки стояли в багажнике машины. До встречи с Мэтью оставалось всего ничего. Им предстояло ехать прямиком в «Le Manoir aux Quat’Saisons»[26]. Нетрудно было представить, в какую ярость привел бы мужа ее отказ. В золоченой тишине крипты у Робин в памяти всплыли слова, которые сказал ей Страйк, когда согласился преподать ей начала следственной работы:

«Мне нужен такой напарник, который не считается со временем. Который не возражает работать в выходные… У тебя действительно есть способности к сыску, но ты выходишь замуж за человека, которому это занятие ненавистно…»

А у нее тогда вырвалось: «Мэтью не касается, какую профессию я выбрала».

И в пользу чего она делает выбор теперь? Когда-то она сказала, что не намерена разрушать брак, и согласилась на попытку примирения. Страйк выжал из нее не один час сверхурочной работы. Не ему говорить, что она отлынивает.

Медленно, то стирая, то заменяя слова, продумывая каждый слог, она напечатала ответ:

Ей хотелось добавить что-нибудь еще, но как тут скажешь? «Мой брак складывается не лучшим образом, нужно хотя бы устроить семейное торжество»? «Я бы охотнее замаскировалась под демонстрантку и пошла следить за Джимми Найтом»? Робин нажала на «отправить».

Сидя в ожидании ответа, как пациентка – в ожидании медицинского заключения, Робин следила взглядом за изгибами виноградных лоз, украшающих потолок. Лепное убранство смотрело на нее сверху вниз множеством причудливых лиц, подобных образу мифического Зеленого человека[27]. Геральдические и языческие символы переплетались с ангелами и крестами. Эта часовня была чем-то большим, нежели Господень дом. Она возвращала человека к эпохе магии, суеверий и феодальной власти.

Минута тянулась за минутой, а Страйк все не отвечал. Встав со скамьи, Робин прошлась по часовне. В самом дальнем конце обнаружился какой-то чулан. Открыв дверцу, она увидела бронзовую табличку в память суфражистки Эмили Дэвисон[28]. Та, как оказалось, в свое время здесь переночевала, чтобы на момент переписи населения 1911 года с полным правом указать местом жительства палату общин, – за семь лет до предоставления женщинам избирательного права. Эмили Дэвисон, невольно подумала Робин, осудила бы ее решение поставить шаткий брак выше свободы трудиться.

У нее опять зажужжал мобильный. Робин опустила взгляд, боясь увидеть присланное сообщение. Страйк ответил двумя буквами:

Свинцовая гора свалилась у нее с плеч и скользнула под ложечку. Страйк – она прекрасно понимала – до сих пор жил в воспетой репортерами клетушке над офисом и работал без выходных. Единственный человек в агентстве, не связанный узами брака, он не проводил жесткой границы между профессиональной и личной жизнью; граница эта, конечно, существовала, но только гибкая, проницаемая, не то что у нее, Барклая и Хатчинса. И самое неприятное – Робин, не найдя нужных слов, так и не сказала Страйку, что ей совестно, и все понятно, и ничего нельзя отменить, а ведь сказать еще нужно было так, чтобы не сделать и намека на краткое объятие на ступенях лестницы в день ее свадьбы, – еще неизвестно, помнил ли о нем Страйк после столь долгого умолчания.

Совершенно подавленная, она вышла из крипты, все еще держа в руках документы, которые якобы требовалось передать по назначению.

В кабинете она застала только Рафаэля: тот, сидя за компьютером Иззи, печатал двумя пальцами.

– Иззи отправилась с папенькой по какому-то делу – до того занудному, что у меня тут же из головы вылетело, – сообщил он. – Скоро придут.

С вымученной улыбкой Робин вернулась за свой стол, так и не избавившись от мыслей о Страйке.

– Дебильный какой-то стих, верно? – спросил Рафаэль.

– Какой? Ах да, тот… латинский? Пожалуй, – сказала Робин. – Есть немного.

– Сдается мне, отец его специально вызубрил, чтобы уколоть Маллика. Такую муть никто в голове не держит.

Вспомнив, что даже Страйк, как ни удивительно, знает наизусть кое-что из латыни, Робин возразила:

– Да нет, вряд ли специально.

– Он что, на Маллика зуб точит?

– Понятия не имею, – солгала Робин.

Она исчерпала все способы изображения деловитости и теперь просто перекладывала бумажки.

– Ты здесь надолго, Венеция?

– Пока не знаю. Наверное, до парламентских каникул.

– Тебе серьезно охота тут работать? На постоянной основе?

– Да, – ответила она. – Мне это интересно.

– А раньше чем занималась?

– Пиаром, – сказала Робин. – Тоже неплохая работа, но мне хочется перемен.

– Надеешься подцепить себе парламентария? – спросил он с едва заметной ухмылкой.

– Не сказала бы, что здесь мне встретился хоть кто-нибудь стоящий, – ответила Робин.

– Обижаешь. – Рафаэль комично вздохнул.

Чтобы он не заметил, как ее бросило в краску, Робин склонилась над ящиком стола и наобум вытащила какие-то канцелярские мелочи.

– Итак: встречается ли с кем-нибудь Венеция Холл? – продолжил Рафаэль, когда она выпрямилась.

– Да, – ответила Робин. – Его зовут Тим. Мы вместе уже год.

– Вот как? И чем же занимается Тим?

– Работает в аукционном доме «Кристис».