Проблема Спинозы - Ирвин Д. Ялом

Сторож пригласил Альфреда подойти к письменному столу и оставить свою подпись в книге посетителей. Подписавшись, Альфред, любопытствуя, перелистал страницы, просматривая имена других гостей. Сторож протянул руку, перевернул несколько страниц, указал на подпись Альберта Эйнштейна с датой — 2 ноября 1920 года — и, постучав пальцем по странице, с гордостью сказал:

— Нобелевский лауреат по физике. Знаменитый ученый! Он провел почти целый день за чтением книг из этой библиотеки и написал стихотворение, посвященное Спинозе. Взгляните вон туда, — и он указал на вставленную в рамку страницу рукописного текста, висящую на стене позади него. — Это написано его собственной рукой — он сделал для нас копию! Первая строфа его стихотворения.

Альфред подошел к стене и прочел:

Как благороден он! Любовь к нему, восторг

Не выразить мне словом никаким!

Но одиночества, боюсь, смягчить не мог

Его сияющий пресветлый нимб…

Альфреда едва не стошнило. Еще одна чушь! Еврейский псевдоученый наделяет еврейским нимбом человека, который отвергал все еврейское!

— Кто содержит этот музей? — спросил Альфред. — Голландское правительство?

— Нет, это частный музей.

— И кто же его спонсирует? Кто за него платит?

— Общество Спинозы. Масоны. Частные благотворители-евреи. Вот этот человек заплатил за дом и большую часть библиотеки, — сторож перелистал страницы огромного журнала для гостей к самой первой подписи, датированной 1899 годом. Георг Розенталь.

— Но Спиноза не был евреем. Он был изгнан евреями из общины!

— Однажды еврей — всегда еврей. К чему столько вопросов?

— Я — писатель и редактор газеты, из Германии.

Сторож наклонился пониже, чтобы как следует рассмотреть его подпись.

— Ага, Розенберг! Bist an undzericker?

— Что вы такое говорите? Я не понимаю.

— Это на идиш. Я спросил, не еврей ли вы.

Альфред весь подобрался.

— Взгляните повнимательнее. Разве я похож на еврея?

Сторож смерил его взглядом.

— Не то чтобы очень, — проговорил он и похромал обратно к своему стулу.

Неразборчиво ругаясь себе под нос, Альфред снова вернулся к книжному шкафу и наклонился над защитным шнуром как можно дальше, чтобы прочесть названия книг Спинозы. И переборщил… Он потерял равновесие и тяжело рухнул прямо на шкаф. Сторож, только угнездившийся на своем стуле в углу, отшвырнул газету и поспешил удостовериться, что книгам не причинено никакого ущерба, бросив ему на бегу:

— Что это вы делаете? Вы что, сумасшедший? Эти книги бесценны!

Я пытался разглядеть их названия.

— Зачем это вам понадобилось?

— Я философ. Я хочу знать, откуда он черпал свои идеи.

— Сперва вы вроде газетчик, а теперь вдруг философ?

— И то и другое. Я и философ, и редактор газеты. Дошло?

Сторож гневно уставился на него.

Альфред принялся в ответ сверлить взглядом его обвисшие губы, толстый бесформенный нос, волоски, торчащие из нечистых мясистых ушей.

— Это что, так трудно понять?

— Я много чего понимаю!

— Вы понимаете, что Спиноза — один из важнейших философов в истории? Зачем держать посетителей на таком расстоянии от его книг? Почему у вас нет каталога выставленных книг? В настоящих музеях экспонаты выставляют, а не прячут!

— Вы здесь не для того, чтобы побольше узнать о Спинозе. Вы здесь, чтобы уничтожить его! Доказать, что он воровал свои идеи!

— Если бы вы хоть что-то смыслили дальше своего носа, вы бы знали, что каждый философ испытывал влияние других, предшествовавших ему философов и вдохновлялся их трудами. Кант влиял на Гегеля, Шопенгауэр влиял на Ницше, Платон влиял вообще на всех. Общеизвестно, что…

— Влияние, вдохновение! В том-то и дело, именно в этом: вы не сказали «влияние», и вы не сказали «вдохновение». Вот ваши точные слова: «откуда он черпал свои идеи»! Это совсем другое дело.

— Ага, талмудический диспут, не так ли? Излюбленное занятие вашей породы! Вы, черт возьми, прекрасно понимаете, что я имел…

— Я-то прекрасно понял, что вы имели в виду!

— Тоже мне, музей! Вы позволили Эйнштейну, одному из ваших, провести целый день, изучая эту библиотеку, а остальных не подпускаете к ней ближе чем на три метра!

— Обещаю вам, герр философ-редактор Розенберг: получите Нобелевскую премию — и можете обниматься хоть с каждой книгой в этой библиотеке. А теперь музей закрывается. Убирайтесь!

Так Альфред узрел лик ада: сторож-еврей, обладающий властью над арийцем; евреи, преграждающие доступ неевреям; евреи, заключившие в тюрьму великого философа, который презирал евреев… Он никогда не забудет этот день!

В двух кварталах от синагоги Талмуд-Тора Бенто с помощью Дирка — своего приятеля и соученика по Академии ван ден Эндена, упаковывал личную библиотеку, состоявшую из 15 томов, в большой деревянный ящик. Затем настала очередь фамильной кровати с балдахином, принадлежавшей семейству Спиноза. Разобрав кровать, они погрузили ее и книги на баржу на канале Ньеве Херенграхт, чтобы переправить их к дому ван ден Эндена, где Бенто собирался временно квартировать. Дирк отправился сопровождать вещи Бенто на барже, а сам Спиноза задержался, чтобы упаковать оставшиеся пожитки — две пары брюк, башмаки с латунными пряжками, три рубахи, два белых воротничка, белье, трубку и табак — в мешок, который собирался сам отнести к дому ван ден Эндена. Мешок вышел не слишком тяжелым, и Бенто поздравил себя с тем, что у него так мало собственности: если бы не кровать и книги, он мог бы жить, совершенно ничем не стесненный, как кочевник.

Обведя напоследок взглядом комнату, Бенто забрал свою бритву, мыло и полотенце, а потом заметил на верхней полке тфиллин. Он не прикасался к тфиллин с того дня, как умер его отец. Бенто достал две маленькие кожаные коробочки с ремешками и держал их в руках с нежностью — вероятно, думал он, в последний раз. Какие странные предметы! И так же странно, подумалось ему, насколько они одновременно отталкивают и притягивают. Держа на весу коробочки, он внимательно осмотрел каждую из них. К коробочке, помеченной словом роил («для головы»), были прикреплены два кожаных ремешка. К коробочке яд («для руки») — один длинный ремешок. Внутри коробочек лежали стихи из священной Торы, выписанные на пергаменте. И, конечно, всё это — кожа, из которой были сделаны коробочки, жилы, использовавшиеся в качестве завязок, пергамент, ремешки — было взято только у кошерных животных.

Воспоминание 15-летней давности вплыло в его голове. Часто, будучи ребенком, он с неутолимым любопытством наблюдал, как его отец надевал свой таллит[87]и возлагал тфиллин перед завтраком — это он проделывал утром каждого буднего дня всю свою жизнь (тфиллин, разумеется, никогда не использовали в шаббат). Однажды отец повернулся к нему и проговорил: