Шизофрения. Найти и потерять себя - Натан Файлер

В последующие годы она продолжила с ним говорить. Всегда нежно, всегда с добротой.

Рассказывал ли он кому-то?

«Нет, никогда. Честно говоря, мне это даже в голову не приходило. Для меня это не было чем-то особенным или необычным. Не было причины об этом распространяться».

Я предполагаю, что он бы поделился с кем-то, если бы думал, что другие люди тоже слышат голоса.

Мы оба психиатрические медбратья, так что он совершенно точно знает, к чему я клоню. Он понимает, что неожиданно стал объектом психиатрического обследования.

«Если уж хотите прижать меня к стенке, то да, я знал, что это внутри меня, – говорит он. – На сто процентов уверен. Я знал, что она в моей голове и что никто больше ее не слышит. Но когда появились внешние, шептуны, про них я тоже никому не сказал. Потому что к тому времени я полностью был в это погружен».

В какой-то момент для Джаспера все поменялось. Голоса превратились из источник утешения, из компаньонов и заботливых товарищей в нечто бесконечно тревожащее: эти голоса просачивались в открытые окна, через щели в стенах – и они его ненавидели.

Эта перемена, как я выяснил, случилась после конкретного события в юности Джаспера. Это было в старшей школе. Джаспер рассказывает мне кое-что. Но он не хочет, чтобы это появилось в книге. Причина – уважение и вежливость по отношению к другим людям. Логично. Что важно, так это чувства, которые испытал Джаспер. Стыд и сожаление. Чувство потерянного будущего, которое он не сможет исправить или искупить. Я говорю Джасперу, что это не его вина. Потому что это правда. Тут не должно быть распределения ответственности. Такие вещи случаются.

«Да, логикой тут тоже ничего не исправить, это не даст мне почувствовать себя лучше», – отвечает он.

Так уж получилось, что я с ним не согласен. Я думаю, контекст очень важен. Но, как и множество хороших людей, Джаспер приберегает самую жесткую критику для себя.

Следующие пять лет, в которые Джаспер получил диплом историка и правозащитника, шептуны всегда были где-то рядом. Но он слышал их не постоянно.

Джаспер говорит об этом, сравнивая с чашами весов: на одной стабилизирующие факторы, на другой – дестабилизирующие. Хотя университет, конечно, не дался совсем уж просто, но там Джаспер нашел дружную компанию. Так что жизнь была плюс-минус стабильна, а голоса становились тише и спокойнее.

Только несколько лет спустя после выпуска, когда он жил один в ветхом родительском доме, одна из чаш стала слишком тяжелой.

Я уже упоминал, что у Джаспера не было друзей в этой части страны, но у него был кое-кто другой. Бабушка. Настоящая. Она жила совсем близко. Джаспер хотел быть к ней поближе. Но и это было непросто, потому что к этому времени у нее проявилась болезнь Альцгеймера. Они играли в карты. «Она была такой картежницей раньше, – рассказывает мне Джаспер. – На Рождество она всю семью оставляла без штанов! А сейчас стала забывать правила, запоминала только к третей-четвертой партии. Родители были за океаном. Я растерял связь с друзьями из школы и университета, а теперь в некотором смысле терял и свою бабушку. Все навалилось одновременно. И тут это началось, по-настоящему началось».

У Джаспера начались мигрени. Он заперся дома, перестал ухаживать за собой. «Я не мог даже дойти до ближайшего магазина, – рассказывает он, – боялся выйти на улицу».

Однажды утром Джаспер лежал в постели, боясь с нее подняться. И так же, как происходило сотни раз до этого, голос бабушки заговорил с ним. «Но это было не так, как раньше, – поясняет он. – Гораздо, гораздо громче. Как будто кто-то выкрутил звук на максимум. Я не знаю, нужно ли ей было говорить громче или просто быть услышанной».

Хотя уровень звука поменялся, это был все тот же заботливый голос. Кто-то присматривал за Джаспером. И снова голос сказал, что ему пора вставать. Пора.

Почти сразу Джаспер записался к врачу, чтобы вылечить мигрени. Тут и появляется наш старый знакомый в гавайской рубахе. Джаспер не слишком хорошо помнит первый свой визит, но мы можем предположить, что врач понял: проблемы Джаспера не только в мигренях. Он направил Джаспера на психиатрическое обследование в клинику ментального здоровья.

Знакомство со службами охраны психического здоровья прошло не слишком приятно. «В то время я понятия не имел, что существует эта огромная индустрия, целая сфера здравоохранения, которая берет определенный человеческий опыт и называет его болезнью. Даже тогда мне показалось, что это не очень правильно».

Я говорил, что Джаспер склонен замечать в людях лучшее. По правде говоря, он не может найти добрых слов о «стероидном Голиафе в облике медицинского брата», который проводил первый осмотр. Джаспер вспоминает холодные, агрессивные и несвязные вопросы.

Он вспоминает собственную паранойю: он отвечал коротко, старался не болтать лишнего. Он хотел сказать, что запутался, но боялся показаться уязвимым. Он не рассказал о камерах, которые видел по углам, о своей вере в то, что за ним всегда наблюдают. Не рассказал о мимолетных эпизодах, когда он считал себя Джимом Моррисоном, или самим Богом, или агентом под прикрытием. Не рассказал о той лекции в университете, когда он думал что может изменить ход мысли профессора собственным взглядом.

О чем бы он ни умолчал, но в результате визита на стол врачу легла справка, в которой говорилось о стандартных признаках психоза и паранойи.

Примерно неделю спустя Джаспер снова сидел в кабинете «гавайского» доктора – они вместе просматривали результаты психиатрической оценки. Врач зачитал Джасперу заключение, затем сказал: «Ну, нам это не нужно, как вы полагаете?» Он положил лист бумаги в ящик. Это заключение так и не появилось в медицинской карте Джеймса.

«Он был просто потрясающий, этот доктор, – говорит Джаспер. – Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что у него у самого могли быть какие-то психопатологические проблемы, и он просто не хотел, чтобы меня засосала система».

Новый день, новая история.

Джаспера отправили в клинику психического здоровья еще на несколько амбулаторных приемов. Каждую неделю к нему приходил медбрат, которого сегодня он описывает как пример для профессионального подражания.

Я спрашиваю Джаспера, о чем они с ним говорили?

«Я смутно помню, как мы с ним разбирали концепцию и смысл паранойи. Но я лучше помню не содержание наших бесед, а чувство комфорта, безопасности. Я понимал, что ему можно довериться. Я не чувствовал себя обязанным рассказывать что-то конкретное, но я мог, если сам этого хотел».