Шизофрения. Найти и потерять себя - Натан Файлер

В профессиональном сообществе часто возникают споры о том, какую персональную информацию можно или нельзя раскрывать перед пациентом. Я подозреваю, что в сфере судебно-психиатрической медицины эти споры ожесточенны как нигде. «Предполагается, что мы должны поддерживать их, а не наоборот, – сказал мне Джаспер, когда мы впервые затронули эту тему. – Это не их забота – помогать мне».

В то же время все те первые два года Джаспер не мог избавиться от ощущения, что ему стоит поделиться своей историей, что это будет полезно другим участникам. После месяцев раздумий и после получения надлежащих разрешений он все же принял решение открыться пациентам.

«Мы говорили по кругу, рассказывали новости, – вспоминает он, – очередь дошла до меня. И я сказал: чувствую себя немного обманщиком, парни. И рассказал всю свою историю. А потом я дал пару примеров голосов, что я слышал в последние недели, прямо как они. Я выложил все, и все молчали, и я подумал: боже мой, теперь уже назад не повернешь».

Как бы уязвимо и испугано не чувствовал себя Джаспер в эти секунды, его решение оказалось абсолютно правильным.

«В тот момент исчезло разделение на мы и они. Больше не было людей с ключами и людей без них. Просто люди со слуховыми галлюцинациями, которые говорят о своем опыте, говорят о том, что помогает, а что усугубляет ситуацию…»

В конце того памятного собрания начался обычный ритуал прощания перед возвращением в свои закрытые палаты. Рукопожатия и короткие мужские объятия. Нет необходимости говорить, что в обстановке судебно-медицинского учреждения медбратья не участвуют в таком.

Но в тот день один из ребят положил большую руку на плечо Джаспера и обнял его тоже. И потом все последовали его примеру. Когда Джаспер рассказывает об этом, видно, что он до сих пор глубоко тронут. «Смешно, – упоминает он, – что они все старались не трогать мой пояс с ключами, чтобы не нарушать протоколы безопасности. Они знают, что когда кончается смена, я иду домой. Что я могу видеться с семьей в любое время. Ходить в магазин. Мой день не расписан по минутам. У меня есть все свободы. Так вышло, что в мире есть беспокойные, уязвимые, жестокие люди, которые искренне верят, что им угрожает опасность, и они будут защищаться. И есть люди, которые разбираются с ужасными, чудовищными вещами в своей голове. И, конечно, часть моего мозга всегда настороже, потому что таков контекст, в котором я работаю. Я волнуюсь за членов группы, если, скажем, состояние одного из них ухудшается. Я волнуюсь о том, куда это может его привести. И я могу оказаться одним из тех сотрудников, которым придется его связывать. Я ограничиваю и охраняю, я – держатель ключей, медицинский брат. Они все знают об этом. Но на самом деле, когда мы проводим собрание, я просто участник».

Когда проходило согласование моего присутствия на групповой встрече, я гарантировал некоторые вещи. Я пообещал не называть больницу и не выдавать специфических деталей из рассказов участников. Я не должен был брать с собой ручку и пересказывать целые истории.

Так что мы снова остаемся с чувствами. Вот как я могу описать те ощущения, что мне удалось уловить в той комнате.

Представьте (да, снова), что вы идете по той темной аллее. Внезапно вы слышите звук. Это шаги. Только в этот раз звук не оказывается шорохом в листьях, когда вы прислушиваетесь внимательно. Это все еще шаги. Это всегда шаги. Кто-то всегда преследует вас. Ждет, чтобы нанести удар. И этот кто-то (кем бы он ни являлся) уже ловил вас раньше, и, когда это случалось, вы были слишком напуганы, чтобы всматриваться в его лицо. А теперь представьте, что вы поворачиваете голову налево и видите друга, который идет рядом с вами. Ваш друг тоже слышит шаги позади. А по правую руку от вас идет еще один друг, и еще, и еще, и еще.

Вы не одни. Вас целая армия. Вы все идете вместе по темной аллее. Она длиннее, чем вы думали. Она темнее, чем вы боялись. Но вы идете, и если подумать, то когда вы шагаете вот так вместе – ваши шаги звучат громче.

Вот какое ощущение было в комнате.

И его я унес с собой.

Здесь наши пути расходятся.

Ничего себе путешествие, правда? Я точно его запомню надолго. В начале этой книги я упоминал, что писать роман было очень тяжело. Теперь я знаю, что и в написании научно-популярной литературы есть свои сложности.

Люди, с которыми мы встречались и говорили, так же реальны, как вы или я. Они пригласили меня в свою жизнь, поделились своими историями. Это большая ответственность. Мои глаза открылись на такие вещи, о которых я не задумывался, даже будучи медбратом. Когда я работал по профессии, я был частью системы психиатрии, взгляд на которую вынужден был поменять, когда узнал, каково это: пройти через психиатрическое оценивание, быть диагностированным и лечиться от собственных мыслей, чувств и поступков.

Мы убедились, что самые мучительные переживания – которые часто ведут к постановке психиатрического диагноза – формируются с равной вероятностью нашими отношениями с людьми, другими внешними факторами и биологическими аномалиями. Иногда в «исправлении» нуждается не сам индивид, а его среда обитания. Мы видели, что этот факт часто упускается из виду желающими лучшего участниками кампаний против стигмы, а также поняли, почему это может быть выгодно правительству и другим крупным институциям.

Рассмотрев процесс постановки врачом психиатрического диагноза, мы осознали, что, с точки зрения науки, в нем изначально заложен огромный изъян.

Мы узнали, как гены могут повышать суперчувствительность к определенным видам страдания. Но мы приняли во внимание и то, что подобные генетические вариации не всегда безусловно вредны.

Мы разобрали, как пренатальные изменения и события ранней жизни могут изменить структуру мозга и что эти изменения имеют долгосрочные последствия для ментального здоровья. Мы в то же время признали, что большинство «психических расстройств» нельзя диагностировать, исследовав мозговые ткани.

Нам рассказали, что необычные переживания вроде галлюцинаций и бредовых идей могут быть не чем иным, как продолжением совершенно здоровых когнитивных стратегий, призванных реализовать самосохранение. Нам также объяснили, как радикально может повысить качество жизни изменение отношения к переживаниям такого рода.

Внимательно изучив психиатрические лекарства, мы узнали, что никто в полной мере не понимает, как они работают. Мы видели пользу и вред антипсихотических препаратов, мы пролили свет на недостатки доказательной базы сегодняшней медицинской практики.

Мы стали свидетелями того, как службы охраны ментального здоровья помогали людям и подводили их.

Важнее всего, мы усвоили, что в мире психического здоровья нет ничего непротиворечивого. Почти обо всем ведутся дискуссии, и редко когда они жарче, чем при разговоре о «шизофрении». И все же, проведя время с Амитом, Эрикой, Джеймсом, Клэр и Джо, Кейт и Бриджит, Джаспером, мне кажется, что я установил одну четкую и бесспорную истину. Когда мы говорим о шизофрении – мы говорим о людях.