Мэлори - Джош Малерман

– Ты видела бойню в школе для слепых… – произносит Мэлори.

– Да.

Дорога поворачивает. Никаких следов Тома. Возможно, Гари идет другим путем – срезает через лес.

– Прости меня, – говорит Мэлори. – Я совсем тебя не поддерживала. А ведь должна была…

В мамином голосе горечь. Олимпии жаль, ей меньше всего хочется добавлять Мэлори страданий. Меньше всего на свете.

Мама сейчас в поисках сына.

Плюс им пришлось сойти с поезда, который вез ее к родителям.

Мэлори достаточно настрадалась.

– Не извиняйся! – говорит Олимпия. – Ты лучшая мама на свете! Правда.

Мэлори пожимает руку дочери, Олимпия отвечает тем же.

За следующим поворотом затаилась тварь. Олимпия привыкла – она много их повидала. Пока они блуждали на пути к лагерю, твари окружали их десятками. Путь от школы до лагеря – самое страшное, что случалось с Олимпией. Тогда она впервые вела маму и брата, храня при этом свою тайну.

Сюда! Осторожней! Здесь в гору. Давайте я разведаю дорогу. Не волнуйся, мама. Мне совсем не сложно. Ты слышал, Том? Да, я тоже слышала.

А она не слышала. Она видела. Все видела.

Еще один секрет: она слышит гораздо хуже Тома.

– Ну что? – спрашивает Мэлори.

Именно тогда, в шесть лет, для Олимпии закончилось детство. С тех пор она много читала и понимает – в хороших книгах всегда говорится о трудностях, о воспитании характера. Ее первым испытанием было привыкнуть к своей суперспособности.

А в лагере? Там тоже бродили твари. Сколько же их повстречалось Олимпии за десять лет? Существа, которых все обзывают тварями, группками стояли под окнами и бродили по главному дому. Они были и в кладовой, куда они с мамой ходили за консервами, и Мэлори была уверена, что Олимпия не снимает повязку.

Сколько раз Олимпия порывалась рассказать матери про Анетт! Объяснить, что Анетт никто не трогал, а значит, длинный рукав, капюшон и перчатки не нужны. Как же ей хотелось поведать свою тайну! Открыть правду.

Однако даже сейчас, заметив тварь за поворотом, Олимпия по привычке готовится молча направить маму в обход.

Потом думает: «Все изменилось. Значит, и мне пора приспособиться к переменам».

– Мама, футах в сорока от нас тварь.

Мэлори останавливается.

– Закрой глаза! – говорит она дочери.

Однако Олимпия не закрывает. Наоборот – как обычно, прикидывает, как лучше обойти препятствие.

Раньше она врала.

«Здесь поворот» или «Осторожно, яма!»

– Она прямо посреди дороги, – говорит Олимпия. – Идем, мы должны ее обойти.

Дыхание Мэлори учащается. Олимпия понимает – маме страшно как никогда.

– Я не сойду с ума, – успокаивает Олимпия. – Обещаю.

Звучит глупо, однако Мэлори благодарно сжимает ее руку.

И Олимпия ведет дальше.

Они обходят тварь стороной, совсем близко, даже ближе, чем обычно – после признания Олимпия словно осмелела.

– Все! – сообщает она. – Тварь осталась сзади. Только вот…

– Впереди еще несколько, – заканчивает за нее Мэлори.

– Да. Их много. Придется идти медленно.

– Подожди, Олимпия! – снова просит Мэлори.

Конечно, мама напугана. И раз уж Олимпия учится быть откровенной, надо признать – ей тоже страшно.

И все же она тянет Мэлори вперед.

– Ради Тома! – говорит она.

Мэлори колеблется.

Вдох. Пауза. Выдох.

– Ладно. Веди! – наконец говорит она.

И Олимпия ведет. Гордая, обновленная.

Индиан-Ривер – город мечты. Жизнь здесь – совсем не то, что дома.

Здесь люди готовы пробовать новое.

Том с детства просил Мэлори только об одном: дай мне испытать! Новый прибор. Или новый прием. А она твердила: «Нельзя! Вдруг увидишь?» Хотя Том не маленький, сам прекрасно знает, что смотреть на них не надо.

Другое дело – Генри! Он свой в доску! Это ведь Генри посоветовал: «Давай, Том! Пойдем! Ты найдешь единомышленников! Ты рожден быть героем!»

Его слова запали в душу. Том никогда еще не был так вдохновлен. Особенно при матери. Никто еще не говорил с ним так, как Генри. Ни мама, ни Олимпия, ни люди в школе для слепых. Том все больше убеждается – ему суждено было попасть на поезд и потом сюда. Это судьба! Олимпия ему рассказывала – так бывает. Если бы переписчик не постучал к ним в дверь, если бы Том не попросил оставить бумаги на крыльце, они бы не узнали про Индиан-Ривер, Мэлори не увидела бы родителей в списке, а он, Том, не встретил бы Генри. Страшно подумать: навсегда остаться в лагере и никогда не встретить единомышленников!

А они есть! Правда есть!

Мужчина из палатки – его зовут Алан – уже раздобыл зеркальное стекло. Отнес его в большой шатер (человек на десять – не меньше), и там его изучают. Том в палатке по соседству, с ним Джейкоб и Кальвин – те самые добровольцы. Обсуждают теорию Тома. Они следующие на очереди. Как любит повторять Генри: «Их тут хлебом не корми, дай провести испытание».

Том понимает, откуда берется это желание. Бывают вещи поважнее собственной шкуры – он тоже мечтает приобщиться к великому. Да, есть риск погибнуть. Но есть и шанс на успех. Человечество смирилось со слепотой, не смирились только жители Индиан-Ривер. И однажды они совершат прорыв, найдут способ смотреть на мир, вернут людям зрение.

Неужели Мэлори не понимает? Если бы она оказалась сейчас рядом с Томом – на расстоянии вытянутой руки от добровольцев, которые рассуждают о его теории, возможно, за несколько минут до гибели или до великого открытия, – неужели она не разделила бы его восторга? Том знает ответ на свой вопрос, и ему противно даже думать об этом. Окажись здесь Мэлори – конец всему. Она впала бы в истерику. Требовала бы, чтобы все зажмурились. Выволокла бы Тома из палатки, закрыв ему лицо рукой в черной перчатке.

Может быть, еще раз ударила бы.

– Твоя мама нас не одобрила бы, верно? – говорит Генри.

Опять читает мысли. Том еще раз убеждается: Генри уже сейчас знает его лучше, чем мать.

– Да… – соглашается Том.

Но ему неприятно говорить о матери. Он бы предпочел сейчас о ней не вспоминать.

А Генри продолжает:

– Она бы тут навела шороху! Всех до единого отчитала бы и назвала безумцами! Тебя в первую очередь.

Том нехотя кивает. Лучше бы об этом не думать. Лучше бы слушать Джейкоба и Кальвина или даже поучаствовать в дискуссии. У них столько идей! Они настоящие храбрецы!