Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский

Тут Анхен схватила его за щеки своими пальчиками, теми пальчиками, что любому мужчине сладость необыкновенную могли принести, но на сей раз острые ноготки на этих пальчиках легко драли кожу на щеках бургомистра, так что кровь тут же выступила, и покатилась редкими каплями вниз к подбородку. А благочестивая Анхен говорила, обдавая холодом:

— Не можешь узнать зачем он тут — убей его!

Она отпустила его щёки, достала платок из рукава, и стала оттирать пальчики от крови, не отводя глаз своих прекрасных от лица бургомистра.

— Убить его? — он стал рукой вытирать кровь со щек своих. — Как же убить то его, я и не знаю…

— Так ты молодость свою вспомни, как ты раньше убивал? — уже спокойно говорила прекрасная женщина. — Неужто забыл, как ты бургомистром становился.

Бургомистр тяжело дышал и вытирал лицо дорогим беретом.

— Ступай, — сказал Анхен, — и помни, что матушка тебе больше не благоволит. Пока не изведёшь пришлого.

Бургомистр пошёл на улицу, и шёл так тяжело, что привратнику пришлось за локоть его придерживать, чтобы не упал когда из ворот на улицу выходил. А навстречу ему входила в ворота дородная, не молодая, но всё ещё красивая и богатая женщина. Она переступала порог, чуть приподняв тяжёлые бархатные юбки, глянула на бургомистра с усмешкой. Кивнула ему в знак приветствия, вот ей бы он ответил, это не Рози какая-то. Но он её просто не видел, шел, покачивался, по лицу кровь размазана, а сам смотрел в землю. Но она не обиделась, только ещё больше усмехалась. И пошла в покои. Её тоже завала матушка. Дело, видно, было серьезное, раз всех звали.

На улице он перепутал кареты, хотел сесть не в свою, да кучер чужой осадил его грубо.

В другой раз он бы выяснил, кто таков, этот подлец, что грубит ему, а тут — нет, побрёл искать свою карету. Хорошо, что его кучер, узнал бургомистра в темноте и помог ему. Усадил туда куда надо и повёз господина в его дворец.

Волкова разбудил Ёган спозаранку, ничего разъяснять не стал, сказал, что сержант пришёл. Кавалер из постели вставать не стал, не велика птица, велел сержанта пустить. За сержантом и Фриц Ламме пожаловал. Бодрый и весёлый отчего-то, видно уже знал про новость, о которой пришёл сообщить сержант.

— Ну? — спросил Волков садясь в перинах.

— Кавалер, нашли, значит Вильму поутру, — сказал сержант, но тон его был не весел, и Волков и радоваться не стал. — Возницы, что муку от мельницы ночью возили, как рассвело, увидали её.

— В реке? — догадался волков.

— Нет, на дереве, повесилась она.

— Повесилась? — переспросил с ехидцей кавалер.

— Повесилась, — подтвердил сержант. — Мужики снимать её не стали, будете смотреть?

— Обязательно будем, — вместо Волкова ответил Сыч, — очень охота посмотреть, как у вас тут ведьмы сами вешаются. В других-то местах такого чуда не увидать.

— Ёган, — крикнул Волков, — умываться, одежду, завтрак. Максимилиан — лошадей.

— Господин, — пришёл из другой комнаты Ёган, — умываться и одежду дам вам, а еды-то нет, я ещё на базар не ходил, а на кухне вы брать не велели.

— А чего ж ты дурень не сходил на базар? — начал цепляется к нему Сыч. — Лежал, либо — отдыхал.

— Сам ты дурень, — огрызался Ёган, — господин денег мне не дал, а по его кошелям я без спроса не копаюсь. Дурень, лается ещё, босяк приблудный.

— Беги на базар, лентяй, хоть хлеба с молоком купи, а одежду я сам экселенцу подам, — распоряжался Сыч.

— Ты не командуй тут, — не соглашался Ёган показывая Сычу здоровенный кулак. — А то я тебе промеж рог-то покомандую.

— Хватит, — рявкнул Волков, — Сыч, давай воду, Ёган, бери деньгу беги на базар. Сержант, вниз иди, скоро буду.

На том все и разошлись, а кавалер полез из кровати, размышляя о странных делах, что в городе этом происходят.

Спуск к реке крутой, а земля сырая и скользкая после холодных, весенних дождей. Там, внизу, под старым деревом, на котором висела ведьма, два стражника жгли костерок — сыростью тянуло от реки. Спустится к полумёртвому дереву хромому человеку было непросто, приходилось скользить по глине сквозь сухие палки прошлогоднего репейника. Максимилиан помогал, придерживал его за руку. Ёган и монах остались с лошадьми, а Сыч уже был внизу, рассматривал ведьму. И всё вокруг.

Платье на Вильме было недешёвое, но порванное, в грязи и в репьях. На ногах только один башмак. Под ногами чурбан валялся, словно она сама его сюда притащила и с него повесилась. Ведьма запрокинула голову вверх, глаза её были полуприкрыты, а вот рот широко открыт. Вид она имела не такой, как все покойники, даже кожа ещё не стала ни серой, ни жёлтой. Если не синюшный след под верёвкой, то и не подумал бы никто, что баба мертва. Просто в небо уставилась или нос задрала, чтобы чихнуть. Волков с удивлением заметил, что зубы у неё хороши, и Сыч тут же сказал:

— А зубы-то как у молодой, хоть орехи грызи.

Сержант кивал головой и добавил:

— Да и сама вся налитая бабёнка-то. Дойки у неё не висят до пупка, хоть замуж её выдавай? — он вздохнул. — Жила, кутила, пила, веселилась, а всё равно повесилась.

Сыч только хмыкнул в ответ и ехидничал:

— Да уж, конечно — повесилась. Похмелья, видать, не перенесла.

— А что же? Не сама она повесилась? — искренне удивился один из стражников.

— А башмак один сама потеряла, в одном сюда пришла, а через репьи кубарем летела. Вся как чёрт, грязная да в репьях.

— А может, и кубарем летела через репьи, может, пьяная была, — не сдавался стражник.

— Ну да, летела кубарем, а пенёк в темноте не потеряла, и пьяная была, а с верёвкой вон как управилась, вон какой узелок себе смастерила, любо дорого смотреть на такой. Тут трезвый захочешь себе такой узел связать, так призадумаешься, как вязать, а она ночью и пьяная связала, — Сыч поверг соперника.

Стражник вздохнул и сказал:

— Ну, всяко может быть.

— Всяко может быть, — передразнил его Сыч, — всяко, да не всяко.

Он замолчал, огляделся вокруг и произнёс:

— Я вот, что думаю, экселенц, зачем её повесили тут? До реки тридцать шагов, кинули бы туда и дело с концом. Всё шито-крыто. А её вздёрнули. На кой?

Волков сразу об этом подумал, как только увидал повешенную. Он тоже огляделся и сказал:

— А то знак тебе, Фридрих Ламме.

— Что за знак? — не понимал Сыч.

— Предупреждение, меч тебе вернули, воровку наказали — убирайся отсюда подобру-поздорову. Её то мы повесили, а ты просто сгинешь в реке. Ты ж, вроде, умный, неужто не понял посыла?

Фриц открыл рот, да не нашёлся что сказать, так и стоял с открытым ртом. А кавалер стал смеяться над ним: