Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский

— Что ж, думаю, что вины вашей нет, в том, что напали на меня в трактире.

— Истинно, нет, — кланялся купец, — клянусь вам. Разве я такое допустил бы?

Волков одним движением смахнул золото со стола себе в кошель.

И купец, кланяясь на каждом шагу, пошёл к двери:

— Не смею обременять, доброй вам ночи, кавалер.

— И вам, — кивал ему волков.

А когда он ушёл, Ёган наводя порядок на столе, глядя на дверь заметил:

— А неплохо быть важным кавалером.

— Не плохо, думаешь? — спросил его Волков.

— А то! Чего же плохого, живёшь в королевских покоях задарма, кормят тебя кушаньями задарма, да ещё золото тебе носят за здорово живёшь!

— Ох и дурак ты! — сказал кавалер, удивляясь наивности слуги.

— А чего дурак-то? — в свою очередь удивлялся слуга. — Не правда что ли?

— А то и дурак, — вдруг встрял в их разговор Максимилиан раньше этого не делавший, — господина твоего чуть не убили, резали и били насмерть, чудом жив. Ты вот на его месте остался бы жив, когда слеп был, а тебя ножами кромсали бы?

Ёган не ответил, уже и сам всё понял, но Максимилиан продолжал:

— Нет, лежал бы сейчас холодный. А господин наш, сам одного бандита зарубил. И ещё одного ранил. В городе ненавистников у него много, только недавно к нему приходили мужи с оружием, ты же сам видел, а ты говоришь «задарма». Не каждый золото за такие «дарма» захочет.

Волков удивлённо слушал здравые рассуждения совсем молодого человека, затем указал на юношу пальцем и сказал Ёгану:

— Молод, а всё понимает, не то, что ты, дурень!

Комендант Альбрехт был немолод, но бодр, он увидал кавалера, стал споро вылезать из-за стола, цепляясь за всё мечом ещё более старым, чем меч Волкова. На нём была такая же старая кираса, как и меч. Как он только не мёрз в ней сидя в холодном помещении всё время. Он подошёл к рассерженному кавалеру и заговорил, примирительно, но без всякого заискивания, как воин с воином.

— Вы уж простите меня, друг мой, но и вы и я знаем, что такое дисциплина, сиречь повиновение пред старшими! — он поднял вверх палец.

— И кто же отдал вам приказ? — холодно спросил кавалер.

— Ну, а кто, как не первый секретарь суда, он. Прислал смету на содержание арестантов, а в ней приписка: «Незамедлительно выпустить всех, кто не записан в судебный реестр». То есть все те, кто не ждёт суда, должен быть отпущен. Все бродяги, шлюхи и дебоширы, драчуны и похабники все, все, все — пошли на выход. Вот и ваши тоже пошли, в реестре их не было.

— Могли бы и предупредить меня, — произнёс кавалер с укором.

Старик встал к нему близко, положил ему руки на плечи, и, касаясь седой бородой его одежды, заговорил тихо:

— На словах… На словах велено было вас о том не предупреждать. Но я послал к вам человека днём, но никого из ваших людей в трактире не было, была одна ваша служанка, молодая. Ей и было предано на словах, что людей ваших вечером выпустят. Она вам не сказала разве?

— Что за служанка? — интересовался Волков.

— Почем мне знать, сударь мой, а у вас что, много служанок?

— Сыч, — позвал кавалер, — Эльза тебе что-нибудь передавала про сидельцев наших, то, что их отпускают?

— Ничего, экселенц, — подошёл Сыч, — первый раз слышу.

— А эта, замарашка, как её… Жена Лодочника?

— А, эта, Гретель её звали… — вспомнил Фриц Ламме.

— Точно, она ничего не говорила?

Сыч задумался, а потом озадачено произнёс:

— Так я её со вчерашнего дня и не видел, не ночевала она в людской сегодня.

Волков стал ещё мрачнее, захотелось ему найти виновного, да кто тут виноват, сам не оставил девку в тюрьме. Сам и виноват.

— Ну что, сударь мой, скажете, виноват я, в том, что упустили вы своих сидельцев?

— Скажу. Вы не виноваты. Спасибо вам, господин комендант, — Волков поклонился ему, а старик обнял его как родного.

Сыч придерживал ему стремя, когда он садился на коня и говорил:

— А я думаю, чего сержанта сегодня нет, думаю, проспал подлец, а он видно не проспал, видно он боле не появится. Кажись, надоели мы этому городу.

Волков мрачно молчал, трогая коня шпорами, поехал к трактиру, а Сыч запрыгнул на своего, догнал кавалера и продолжил:

— Что теперь делать будем, экселенц?

— Писать письма, — отвечал Волков, думая о чем-то, о своём.

В трактире их поджидал ещё один сюрприз, как только кавалер вошёл в залу, так к нему тут же устремился распорядитель Вацлав, ещё издали начал кланяться и так старался, что Волков почувствовал недоброе. Так оно и вышло. Вацлав говорил вежливо, и улыбаясь:

— Уж не сочтите за грубость, достославный рыцарь, но по велению хозяина нашего, сказано мне взымать с вас плату за проживание в королевских покоях. Уж сегодняшний день будет для вас бесплатным, а за следующие дни, коли надумаете остаться, придётся платить.

И был так любезен и ласков распорядитель трактира, что захотелось Волкову дать ему в морду, руки чесались, но кавалер сдержался, ни к чему на холопе срываться, коли хочешь господина проучить. А господином тут был бургомистр. Тот самый бургомистр, которого барон фон Виттернауф считал верным человеком.

Внешне Волков остался вежлив и холоден, и съезжать из таких роскошных покоев ему явно не хотелось, и он спросил:

— А сколько же ваши покои будут мне стоить, если я надумаю сам платить?

— Два талера за ночь, — радостно сообщил ему распорядитель, — а так же за людей ваших, что в людской ночуют, и за коней ваших в конюшне ещё талер.

Тут уже кавалеру пришлось приложить усилия, чтобы не влепить мерзавцу оплеуху, за такие-то цены. А мерзавец улыбался всё так же ласково, кавалер скривился, ничего не ответил и пошёл в свои покои, писать барону письмо.

Как пришел, сел за стол, сидел, сцепив пальцы в замок, и уставившись в стену — думал и был зол. Даже сапоги не снял. Ни вина не просил, ни пива. Ёган на цыпочках ходил, зная, что господину в таком расположении духа на глаза попасться — не дай Бог! Сыч же в своём нестираном колете и вовсе сидел в людской, носа в залы не совал, а Эльзе, хоть была она и в чистом платье, да и монаху тоже, передалось тревожное состояние Сыча. Все сидели и ждали, когда господина отпустят бесы. А кавалер сидел и злился на бургомистра, знал он, что все препятствия ему чинит именно бургомистр, видно надоело тому, что кто-то по его городу ездит, людей будоражит и в холодный дом бросает. Там допросы чинит, ищет чего-то, а чего — не говорит. Любой бургомистр осерчал бы. А ещё Волков злился на барона, который считал бургомистра честным человеком, который поможет делу. Нет, делу он не помогал, а мешал, и кавалеру стало ясно: чтобы продолжить розыск, ему требовались полномочия. Чтобы и самого бургомистра, коли потребуется, в рог скрутить можно было.