Чисто научное убийство - Павел Амнуэль

— А если, — спросил я, — Шпринцак говорит правду? И тебе, и адвокату?

— Ты даже растворимый кофе умудрился испортить, — с досадой сказал Роман и поставил на стол чашку, из которой сделал всего один глоток. — Тебе еще раз повторить? Выстрел был сделан из пистолета Шпринцака, следы принадлежат Шпринцаку и никому другому, алиби у него нет, а мотив есть…

— Да, да, — поспешно сказал я. — Но психологически этот человек не способен…

— Песах, ты точно знаешь, на что способен человек, если ему нужны деньги?

— Мне всегда нужны деньги, — заявил я, — но я даже не сумел дать пощечину директору банка, отказавшему мне в ссуде.

— Просто у тебя нет богатого дяди с наследством.

Дяди у меня действительно не было. Я допил свой кофе — он был вполне приличным, особенно если добавить побольше сахара.

— По-моему, — заявил я просто для того, чтобы оставить за собой последнее слово, — по-моему, ты чего-то в этом деле не понял. Ты сделал глоток и заявил, что кофе плохой. Так и здесь. Сделав шаг, ты решил, что добрался до истины.

— Это ты, Песах, чего-то в этом деле не понял. Для того, чтобы понять, что кофе никуда не годится, глотка вполне достаточно. У тебя ведь по сути нет возражений. И у прокурора нет. И даже адвокат, — я это вижу! — считает, что Шпринцак виновен. Кофе я, конечно, допью — из вежливости. Но на дознание больше тебя приглашать не буду. Ты излишне эмоционален, как все историки… Дело достаточно простое, а у тебя перед глазами исторические аналогии.

— Все дела выглядят простыми, когда в них поставлена точка. И просты они только для того, кто эту точку поставил.

— Песах, это уже не история, а философия. На ночь глядя, и после твоего кофе, я не воспринимаю сложных умозаключений. Если ты считаешь, что Шпринцак не был на вилле, не оставил следов на дорожке и не стрелял из пистолета, скажи, кто это все сделал!

— Убийца, — пробормотал я.

— Естественно, — согласился Роман. — Убийца по имени Гай Шпринцак.

* * *

Два дня спустя я прочитал в газетах, что Шпринцак, подозреваемый в убийстве известного хирурга Гольдфарба, направлен на психиатрическую экспертизу. Похоже, что адвокат Бреннер разыгрывал стандартную карту, которая могла бы помочь подсудимому избежать пожизненного заключения. Я вспомнил взгляд Гая, брошенный им на меня, и подумал, что эксперты, скорее всего, признают этого человека полностью вменяемым. Но не способным на хладнокровное убийство — я все еще был убежден в этом. Или это было предубеждение — пожалев человека хотя бы на миг, начинаешь верить ему больше, чем он того стоит?..

Я знал, что меня смущало — очевидность. Все в этом деле было ясно и очевидно. Опустившийся племянник, которому нужны деньги. Богатый дядя, у которого эти деньги есть и который племянника знать не желает. Убийство с целью приблизить день получения наследства. И все улики, которые работают на эту версию. Шерлок Холмс и Пуаро поставили бы здесь точку. Но был еще комиссар Мегрэ, для которого важнее фактов была психология преступника.

Короче говоря, мои серые клеточки бунтовали, и, чтобы их успокоить, мне пришлось задать им серьезную работу. История операции «Возмездие», ее тайные и явные пружины, особенно когда след еще свеж и ничто не забыто — вот занятие, способное отвлечь мысли от убийства какого-то скупердяя-миллионера. Я закончил статью, отправил несколько копий по электронной почте своим коллегам из Еврейского университета и университета Бен-Гуриона, но не испытал привычного удовлетворения от проделанной работы. Аргументы, которые я использовал, были стандартны, а выводы очевидны. Пресная работа, каботажное плавание, никакой глубины. Как в деле Шпринцака…

Комиссар Бутлер приходит ко мне на чашку кофе по субботам. Это традиция, не зависящая от убийств и международных скандалов. Не зависящая даже от качества кофе, хотя, по моему убеждению, лучше меня могут готовить этот напиток только в знаменитой «Атари» на иерусалимской улице Бен-Иегуды.

Мы пили по второй чашке и рассуждали о предстоящих выборах. Точнее, рассуждал я, анализируя достоинства Переса и Нетаньягу, а Роман слушал и вставлял «ты неправ» каждый раз, когда я делал глоток, чтобы промочить горло.

— Прагматический политик, — сказал я, — всегда нарушает собственные предвыборные обещания. Хотя бы потому, что обещания пишутся раз в четыре года, а мир меняется ежеминутно. Рабин был прагматиком, Перес — прагматик-идеалист, и помяни мое слово: если Биби победит, его обещания не продержатся и месяца. Потому что он тоже прагматик.

— Ты неправ, — сказал Роман, улучив момент, когда я замолчал, наливая свежую воду в кофейник, — ты неправ так же, как был неправ в деле Гольдфарба.

— Что, — спросил я, — есть новости? Он признался?

— Нет, — отмахнулся Роман. — Напротив, Шпринцак начал городить чушь. Эксперты признали его вменяемым, и он тут же выдал версию, способную, вероятно, по его мнению, убедить судей в том, что у него все же нелады с логическим мышлением. Возможно, ему дал такой совет адвокат — чтобы добиться еще одной психиатрической экспертизы и затянуть передачу дела в суд до пришествия Мессии.

— Что за версия? — напуская на себя равнодушный вид, спросил я и налил в чашку Романа еще не закипевшую воду.

Роман молча поднялся и пошел на кухню, чтобы вылить воду в раковину.

— Вот так ты во всем, — назидательно сказал он, вернувшись. — Торопливость, эмоции… Историкам это вообще свойственно.

— Что за версия? — еще раз спросил я. Если дать Бутлеру возможность порассуждать о недостатках исторической науки вообще и профессионалов-историков в частности, то иных тем коснуться уже не придется.

— Ах да, версия… Позавчера Шпринцак заявил, что он действительно был в тот вечер на вилле дяди. Учитывая, что Гай ни слова не говорит без подсказки Бреннера, адвокат в курсе дела.

— Ты же говорил, что он расколется, — поддакнул я, чтобы сделать Роману приятное.

— Расколется, говоришь? Послушай, что он наплел. Гаю позвонил некто, когда он в компании с приятелями играл в шеш-беш. Был это, естественно, не Нахмани. Звонил, видишь ли, дядя собственной персоной и впервые за целый год предлагал Гаю приехать в Герцлию, чтобы поговорить о делах. Шанс нельзя было упускать, и Шпринцак поехал. Он остановил машину перед виллой и пошел к дому. Поливальные машины только что закончили работу, дорожка была мокрой, и Шпринцак раза два оступался — так появились его следы. Дверь была заперта, на звонки никто не отвечал, и это племянника удивило. Гольдфарб был человеком слова. Если сказал «приезжай», то никак не мог сесть в свой «вольво» и уехать. Ключа от виллы у Гая, естественно, не было, и он решил обойти дом, заглянуть в окна — могло быть, например, что дядя смотрел телевизор и не слышал звонка.

До стен дома поливальные машины не доставали, здесь было сухо, но в тот момент Гай, конечно, вовсе не думал о следах. Он заглянул в окно салона — никого. Он завернул за угол, здесь окна виллы выходили на соседнюю улицу, где еще велось строительство и ни один из домов не был заселен. Он подошел к окну кабинета и увидел… Как по-твоему, что, по словам Шпринцака, он увидел?