Там, где трава зеленее - Наталия Терентьева

— У меня есть знакомый режиссер, — вдруг сказала Ольга. — Ты, Женька, его точно знаешь, он приглашал тебя как-то недавно в антрепризу, а ты отказался…

Женька сморщился:

— Ты б знала, подруга, сколько раз за неделю я отказываюсь. Ну так и что — режиссер?

— Он всюду носит в чемоданчике вибратор, — продолжила Ольга с непонятным мне удовольствием, — потому что у самого плохо получается. А очень хочется. Все время, поэтому каждой приглянувшейся ему новенькой актриске он открывает чемоданчик со словами: «А у меня для тебя кое-что есть…»

— И что, находятся желающие?

— Ну, немного, но бывает, если очень нравится роль… чего не сделаешь ради высокого искусства.

— Ну а ты-то откуда это знаешь? — Женька смотрел на меня сквозь бокал и подмигивал.

— Рассказывают люди…

— А зачем ты это сейчас рассказала? — спросил Женя.

— Из вредности… — неожиданно встряла я. — Так моя Варя говорит…

Они оба засмеялись, а я поставила свой нетронутый бокал на высокий стол.

— Я сейчас… — Глупо улыбаясь, я потихоньку вышла из кухни.

В ванной я посмотрела на себя — растрепанные волосы, которые я еще утром заплела в аккуратную косу и подколола, устрашающие синяки под глазами и дурные, шальные глаза потерявшейся женщины.

Вот странно. У меня так всегда бывало с Виноградовым, Александром Виноградовым. Теряя — временно — его, я как будто теряла саму себя. С появлением Варвары это несколько смягчилось, потеряло такую остроту и масштабность. Зато окрасилось в новые оттенки. У меня появился страх, тот самый страх «нищеты и одиночества», о котором говорила маленькая Варька в песочнице…

Я оделась и потихоньку вышла на улицу. По всей территории дачи горели желтые круглые фонари. Света они давали Мало, но зато создавали уют. Дорожки были проложены так же художественно, как построены перегородки в доме. По тщательно очищенным от снега тропинкам можно было ходить очень долго, не возвращаясь на то же место. Ночь была морозная, я пониже опустила капюшон и пожалела, что не повязала еще поверх дубленки Варькин белый шарф.

На ровной чистой поверхности снега кто-то написал «Женечк», последнюю букву то ли не дописали, то ли туда упал ком снега с большого дерева неподалеку. Я дописала «а» и вспомнила надпись, которую сама сочинила, написала специальными текстильными фломастерами на новой футболке и подарила месяца три назад Виноградову — просто так, без всякого праздника. Я писала черным на майке горчичного цвета, текст придумала на английском языке, получилось просто великолепно. Буквы в каждой следующей строчке были все меньше и меньше:

Not now

A bit later

May be tomorrow

Or in some other life…

Магия восприятия надписей на английском языке… Причем и для тех, кто знает его, и для тех, кто — нет… Попробуй переведи на русский — тоже ничего, конечно, но как-то проще, не так весомо и загадочно:

Не сейчас — Чуть позже — Может быть, завтра — Или в какой-нибудь другой жизни.

Получается, я подписала эту майку — для себя… Действительно, когда-нибудь… в другой жизни… «Когда я буду кошкой, на-на, на-на!» — как остроумно поет Варька в ответ на мой зловещий вопрос: «Ты когда уберешь этот сумасшедший бардак на полу?»

Я стала мерзнуть. Я подумала, с удовольствием бы сейчас допила вино, которое Женя мне налил на кухне. Действительно, чудесное красное вино, терпкое, ароматное, густое. Я вспомнила, как Саша… Ну а что мне еще вспоминать, если я была как ниточка за иголочкой… У иголочки-то, правду сказать, этих ниточек разноцветных ой как много было… Такой узор причудливый за годы получился — любви, встреч, расставаний, увлечений, ошибок. И только я — надежная, крепкая ниточка, покорно ждала, когда же опять настанет мой черед, мой выход, моя линия в чужом рисунке…

А вспомнила я, как в Турции Саша Виноградов стал напиваться до положения риз, а я этому помешала. И тогда он затосковал. Пытался кормить с Варькой кроликов салатными листами и морковкой, их специально оставляли на роскошном шведском столе, и целыми днями тосковал, глядя на Средиземное море и с отвращением листая «Бесов».

Книжку он взял то ли из протеста, ощущая, что не может уже бороться с пустотой, то ли в виде особого кокетства, а может, чтобы показать мне — вот ты, дура, читаешь с удовольствием бред собачий, а я — давлюсь, но читаю Достоевского.

Однажды я смотрела на небритого, смурного, недопившего Сашу, и у меня пронеслась мысль, я не смогла ее остановить, хотя и ужаснулась ей: «Господи, как я хочу встретить кого-то другого…»

И теперь получается: я же просила Господа о встрече с другим человеком. Просила для себя, Господь решил начать с Саши. Но может быть, иначе и не получится? Иначе я и не оторвусь от него? Хорошо бы, моя встреча состоялась еще в этой жизни… а не когда я стану кошкой или цветочком…

До самого последнего дня нашей жизни с Сашей мне казалось, что я ему очень нужна как женщина. Я была не подготовлена его мужским равнодушием или охлаждением — их как будто и не было. Но уж кому, как не мне, было знать, что дикий секс — плохая основа для совместной жизни. Первая же женщина, которая предложит ему даже не что-то более дикое, а просто это же, — уйдет с ним. Надолго, накоротко ли, но новизна ощущений победит привычку — просто по-другому растут другие ноги и другого цвета волосы, сквозь которые надо продраться к лону наслаждения…

Я бродила, бродила по дорожкам и представляла — какой прекрасный, наверно, этот сад весной и летом… Как странно — я прирожденный садовник, у меня великолепно растут цветы — из семечка вырастают коллекционные экземпляры. Я обожаю все, связанное с землей. Вот только земли у меня нет. Все было не до того. Когда подумаешь — четырнадцать лет с Виноградовым и без него — становится страшно. А пронеслись они как-то совершенно незаметно.

Сначала я просто любила. Мы встречались, расставались, все было прекрасно и внове… Где-то на второй или третий год я поняла, что хочу выйти за него замуж, но я боялась его спугнуть, услышав от него несколько реплик на этот счет. Потом мы расстались на год. Затем опять был медовый год. Вдруг Саша резко захотел ребенка. Варька, так же как и тот малыш, который сейчас потихоньку рос у меня в животе, почему-то не зачалась сразу. И Саша тоже нервничал и сердился.

Когда Варька появилась внутри меня, он уже не был готов к мысли об отцовстве. Он пропал на два месяца, потом появился с извинениями и признаниями. Поскольку в первые три месяца удовольствия желательно очень ограничивать, ему пришлось искать их где-то в другом месте. Но он исправно мне звонил и справлялся о моем здоровье, доводя меня до тихой истерики. Он даже отвез меня в роддом. Я спросила его, пока мы ждали в приемном покое:

— У тебя кто-то есть?

— Посмотри на себя, кенгуру!

Он хотел пошутить, но я расстроилась — еще бы, мне так хотелось услышать какие-нибудь хорошие слова за два часа до родов…