Библия бедных - Евгений Бабушкин

Старики тут еще говорят бесконечные тосты, но их внуки уже рисуют граффити и напевают Joy Division. Продают еще восемь видов чугунного Сталина, но девушка в книжном уже не знает русского слова «милая». Я купил у нее репродукцию Пиросмани с оторванным уголком. Успейте в этот город, пока он еще понимает ваш язык.

В Домодедово ту бутылку разбили, но я не грущу – мой чемодан теперь пахнет, как Тбилиси после бури.

Иногда по Старому городу бродят странные люди с растрепанной книгой, и сами они растрепанные. Что-то бормочут по-русски, нервно листают страницы, вглядываются в таблички. Это не фанатики. Это паломники. Люди Книги. Так они сами себя называют, обозначая заглавную букву – придыханием.

Я один из них. Я, как и все они, полюбил Вильнюс ребенком, заочно и навсегда. Потому что она, эта книга – про Вильнюс. Точнее, про девочку, которая жила в нем век назад.

«Я у мамы и папы одна. Ни братьев у меня, ни сестер. И это уже – пропащее дело! Даже если у нас еще родится кто-нибудь – мальчик или девочка, все равно, – мне-то от этого никакого проку! Мне сейчас уже девять лет, а им будет – нисколько. Как с ними играть?»

Так начинается трилогия Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль…». Время действия – рубеж веков. Место – довоенная, дореволюционная Вильна.

Люди Книги – сыщики и следопыты. Ищут фамилии и адреса. У каждого героя «Дороги» есть прототип. Каждое место можно найти на карте. И когда я сказал, что еду в Литву, знакомые люди Книги всполошились: обязательно, говорят, найди тот дом. Дом на улице Новой, где жила главная героиня, Сашенька Яновская – Александра Бруштейн. И я нашел. Сейчас это угол Islandijos и Vilniaus.

Мемориальной таблички там нет. На фасаде свежая краска. Отсюда Сашенька каждый день ходила в институт, и я следую за ней знакомой дорогой, иду медленно, глазея на каждую витрину, как она глазела. Жаль, на улице Tracu давно уж нет того чайного магазина.

«В этом магазине у меня есть друг, и мне совершенно необходимо показаться ему во всем великолепии коричневого форменного платья, ученического фартука, моего нового ранца с книжками – ну, словом, во всем блеске. Этот друг мой – китаец, настоящий живой китаец Ван Ди-бо. Его привезли в прошлом году специально для рекламы – чтоб люди шли покупать чай и кофе только в этот магазин. И покупатели в самом деле повалили валом. Всякий покупал хоть осьмушку чаю иди кофе, хоть полфунта сахару – и при этом глазел на живого китайца. Так и стоит с тех пор Ван Ди-бо в магазине с утра до вечера, рослый, статный, в вышитом синем китайском халате. Голова у него обрита наголо, только на затылке оставлены волосы, заплетенные в длинную косу ниже поясницы. Ох, мне бы такую!»

Институт, в который Сашенька ходила мимо чайной лавки, – это Виленское Мариинское училище на улице Dominikou. В 1956 году, когда вышла Книга, автор Гарри Поттера еще не родилась, и всем советским школьникам Институт заменил Хогвартс. Абсолютно реалистичная «Дорога» стала детским фантастическим эпосом. И в самом деле, жить в книжной Вильне страшней, чем в кровавых королевствах «Игры престолов», и увлекательней, чем путешествовать с хоббитом по Среднеземью.

«Юлька отбрасывает в сторону тряпье, которое служит ей одеялом. При неверном, полосатом свете ночника я вижу Юлькины ноги. Конечно, это ноги. На них пальцы с ногтями, подошвы, все как у людей, и все-таки – ах, что это за ноги! Никогда я таких не видела. Худые, тонкие, как макароны, на щиколотках круглые опухоли, как браслеты, а коленки выпячены вперед и в стороны, словно вывихнуты. Я невольно подбираю ближе к себе мои собственные ноги. Как-то неловко, что они здоровые, могут бегать…»

Это про лучшую подругу Сашеньки. Однажды больная рахитом Юлька все же выходит из своего подземелья, подставляя больные ноги солнцу. В книге не сказано, где это происходит. Известно лишь, что там «юркая извилистая речка Вилейка огибает сад, делая около него петлю, перед тем как впасть в реку Вилию». Я нашел это место. Это парк Sereikiškių. Я сижу у излучины реки, давно изменившей имя, и радуюсь, как ребенок. И еще я гляжу на чисто литовскую достопримечательность – цветные точки в небе – я вспоминаю, как в этом городе поднялся в воздух самый-самый первый воздушный шар.

«Возвещенный афишами полет Древницкого перебудоражил весь город! Кто может, покупает билет в Ботанический сад, чтобы видеть самый взлет воздушного шара с воздухоплавателем. У кого нет денег на билет, те карабкаются на деревья, на балконы, на крыши домов, на колокольни церквей и костелов. Мы идем в Ботанический сад всей семьей – и мама, и Поль, и Анна Борисовна, и я. Даже папе неожиданно повезло: его никуда не вызвали к больному, и он идет с нами. В Ботаническом саду, на большом кругу, где зимой устраивается каток, разожжен гигантский костер. Над костром тихо покачивается громадный матерчатый шар: он медленно наполняется нагретым воздухом, как спеющая ягода наливается соками…».

Людей книги – сообщество в Живом Журнале – придумал журналист Юрий Васильев. Но эта масонская ложа, этот монашеский орден существовал задолго до ЖЖ. Когда-то «Дорога уходит в даль» была популярней, чем «50 оттенков серого». Бабушка читала ее маме. Мама мне. Я прочитаю ее своим детям. Культ Книги был настоящий, народный, без официальной поддержки и массовых переизданий. Служители культа узнавали и узнают друг друга по забавным фразочкам, по мемам. Пароль: «бедная Андалузия была несчастная страдалица». Отзыв: «пецарь рычального образа». Вам это чушью покажется, если не читали. Но те, кто бродит по Старому городу с растрепанной книгой в руках, обязательно рассмеются. Это же детская книга. Там много смешного.

«После этого несчастная страдалица Андалузия уже больше никогда, никогда не выходила замуж…» Все, – говорит Маня, дочитав «Страдалицу Андалузию». Тут из соседней комнаты раздается голос папы. Он, оказывается, лежал на диване и слушал все, что мы читали.

– Девочки! – говорит папа. – Я тут нечаянно услышал эти два произведения. По-моему, это бред. И знаете, что самое плохое? Это печальный бред!»

Много смешного в Книге и страшного много. А что делать. Российская империя. Нищета. Неравенство. Антисемитизм. Зверства полиции. Сашенька Яновская взрослеет, и вместе с ней рождается и взрослеет двадцатый век.

«Одни говорят, что на Анктоколе, другие – что на Большой Погулянке, – но все слухи сходятся на одном: на одной из улиц забастовщикам удалось сбиться в колонну. Они двинулись рядами по улице, подняли маленькое красное знамя и запели запрещенную правительством революционную песню. Тут на них налетели казаки. Наезжая конями на людей, казаки смяли шествие рабочих и пустили в ход нагайки. Песня оборвалась, красное знамя исчезло».

Снова идет бесконечный литовский дождь, темное что-то течет по асфальту, а я представляю брусчатку, и раненых людей на ней, и девочку, которая видела все это своими глазами.

«– Три аршина – это ведь маленький дом?

– Н-небольшой… – признает папа.

– Как же мы все там поместимся?