Волчья натура. Зверь в каждом из нас. - Владимир Николаевич Васильев

лез внутрь этой машины — пугающей, пахнущей железом, и пластиком, и чем-то органическим — то ли очищенной нефтью, то ли чем-то синтетическим, — и нагретой резиной, и смазкой, и опасностью… Неожиданный и поразивший Варгу до глубины души букет запахов.

Только кровью машина не пахла. Совсем.

Он проворно нырнул в дверцу и сел рядом с Сулимом. На кресле позади устроился присмиревший Родион.

Волки тоже, на ходу сбрасывая камуфляж, по очереди садились в машину. Они сбегались со всей крыши, выскакивали из похожих на большие грибы надстроек, прыгали с ветвей короны, взбирались с внешних стен…

Волков насчитывалось больше двух десятков.

А потом машина вдруг тихо-тихо заурчала, завибрировала; крайний волк захлопнул дверцу, и Варга почувствовал подкатившую к горлу тошноту. Крыша гостиницы «Централь» провалилась вниз, а волчья машина стремительно рванулась в линялое летнее небо Сибири.

— М-да, — сказал Сулим, глядя в круглое оконце. — Чего угодно ожидал. Но не этого.

Варга поглядел на него и непроизвольно покачал головой.

«А я ожидал? Даже не знаю, — подумал он. — Даже не знаю, чего я ожидал…»

Летающая машина быстро набирала высоту. Внизу волновалось зеленое море. Городская тайга.

Впрочем, городская тайга вскоре сменилась тайгой загородной. Дикой.

— Лететь минут двадцать — двадцать пять, — сказал волк-вожак. — Водички хотите?

— Хотим, — ответил Варга и поймал себя на мысли, что в горле действительно пересохло. — Очень хотим…

Золотых пришел в себя на диванчике. Все тело неприятно ломило, особенно спину. Он уже успел забыть об ощущениях, которые испытываешь, когда заканчивается действие парализатора. Последний раз все это тогда еще капитан Золотых пережил лет десять назад, когда брали команду Байрама Гураева.

Над полковником склонился Чеботарев, и вид Чеботарев имел несколько синеватый.

— Семеныч?. Ты как? — тихо спросил Чеботарев, неожиданно переходя на «ты».

— Вроде жив, Степа, — прохрипел Золотых. Язык слушался, хотя и заплетался слегка. — Сколько жертв?

Золотых готовился услышать двузначную цифру. Готовился и боялся.

— Ни одной, Семеныч. Только парализованные да травмированные. Но живы — все.

Облегчение ненадолго захлестнуло полковника — худшие опасения не подтвердились.

— Постой, — прошептал он. — Так это что, были не волки?

— Волки, Семеныч. Я уже проглядел запись уголком глаза.

Золотых оживился и даже попытался сесть на диванчике:

— А есть запись?

— Есть. Радист местный оказался пареньком ушлым и дошлым. Надо бы его поощрить, Семеныч.

Золотых Поморщился и сказал:

— Помоги-ка мне сесть, Степа.

Степа помог.

Напротив, в креслице, полулежал Коршунович и вид имел несколько зеленоватый.

«Господи, — подумал Золотых. — Хоть к зеркалу не подходи. Какого ж я цвета?»

Если бы полковник все же набрался сил и решимости и подошел к зеркалу, он бы убедился, что просто смертельно бледен.

— А, Палыч… Ты жив?

— Частично, — буркнул тот. — Причем только в некоторых местах и очень нерегулярно…

Коршунович шутил, а это означало, что он живее, чем притворяется.

— Тебя тоже парализатором?

— Парализатором. Но тактильным. Прикладом по затылку, — объяснил тот. — Башка раскалывается…

— Верю, — тоскливо сказал Золотых. — Мать-мать-мать, ну что за херня, ребята, а? Провал? Снова провал? В монастырь теперь, что ли?

Он потер виски, отчего ощутил некоторое облегчение.

— Степа! Распорядись-ка, чтоб запись принесли. Хочу на все это посмотреть.

Степа обернулся и коротко крикнул что-то в прихожую. Оттуда в кабинет сразу просунулась лохматая голова Нестеренко.

Золотых отметил, что с лица Чеботарева постепенно сходит мертвенно-синеватый цвет. Парализатор окончательно улетучивался из организма. Наверное, и сам полковник постепенно теряет сходство с манекеном.

В прихожей послышалась короткая возня, хлопнула дверь. Вошел давешний радист-умелец, повелитель москитов и радиостанций. Он внес в кабинет и водрузил на стол пузатенький селектоид-монитор с плоским глазом-линзой. Открыл дата-приемник и посадил внутрь москитиху-матку. После чего разбудил монитор и отдал команду на воспроизведение.

Картинка шла без звука, но зато с титрами — монитор реконструировал текст по движениям губ снимаемых людей.

Вот Золотых разговаривает с Варгой; тот требует, чтоб арестованных освободили от наручников и прекратили рыться в документах. Вот рыжий спецназовец-карабаш вносит большой кейс для документов…

И — вот оно. На экране возникают вытянутые по вертикали облачка полупрозрачного тумана — в видеосъемке они видны четче, чем вживе. Облачка по окружности обходят комнату, а безопасники и спецназовцы один за другим валятся на пол и остаются недвижимыми. Золотых пронаблюдал, как одно облачко вытянуло руку и всадило Заряд из своего оружия ему в спину. Невидимки действуют очень быстро, слаженно и профессионально. Две минуты пятьдесят четыре секунды, судя по таймеру в уголке экрана. И все. Варга и Ханмуратов беспрестанно вертят головами.

— Стоп! — крикнул Золотых. — Повтор в замедлении!

Радист солирует на клавиатуре монитора.

Облачко тумана начинает подергиваться рябью, потом из-под тумана проступают первые детали-подробности, туман тает, и становится виден мужчина в темном комбинезоне. Взгляд у мужчины колючий.

Короткий диалог с Варгой: «Вы кто?» «Те, кого вы ищете». Вталкивают стюарда; на лице у того написано раздражение и глубоко спрятанный гнев, но не страх.

Сборы наспех. Волки (среди них — одна женщина) снова становятся невидимыми и уводят Варгу и Ханмуратова прочь. Ведут почему-то вверх по лестнице, на крышу.

И все, съемка прекращается, на открытый воздух однажды выпущенные москиты уже не вылетают.

Экран гаснет.

В кресле кряхтит Коршунович.

— Это все…

Голос у радиста немного виноватый, извиняющийся.

Золотых прикрыл глаза. Чертовщина просто. Все-таки волки. Но почему тогда они никого не убили? И почему, спрашивается, они не пользовались ранее таким бесподобным камуфляжем? В Берлине, во время серии убийств, когда и поднялся такой нежелательный для волков шум? Если бы убийцы пользовались столь совершенной защитой, никто бы их не заметил и никакого шума в итоге не было бы.

Поведение таинственного противника окончательно утратило логику. Золотых даже начало казаться, что убийства в Берлине и соседних странах не имеют с волками ничего общего. Уж слишком по-разному и при непохожей экипировке действовали первые волки и волки сегодняшние.

— Что скажешь, Палыч? — обратился Золотых к Коршуновичу.

Тот тяжело вздохнул.

— А что говорить? Намяли нам бока, как детям в песочнице. Мне все явственнее кажется, что наш великий крестовый поход в тайгу окончится подобным же пшиком. Они каждый раз нас чем-нибудь поражают. Видал, какой камуфляж? Сотня бойцов с таким — и наши пограничники полягут все до одного. Никакое оцепление не удержит экипированных таким образом специалистов — а они специалисты, это слепому видно. У нас просто нет шансов.

— Я не о том. — Золотых поморщился. — Они никого не убили. Ты заметил?

— Заметил. Но это легко объясняется. Если они кого-нибудь убивают, мы начинаем сердиться, Семеныч. А они не хотят нас излишне сердить. Трупы им сегодня не